— Летучая мышь! — восклицает один.
— Птица! — возражает другой.
— Кретины, это дама! — говорит третий, самый умный, и пускается бежать к двери.
Дама поворачивается к негодяям, глаза ее сверкают. Переливчато-зеленое одеяние, которое она себе пожелала, отчасти позаимствовано у Веселой Вдовы, отчасти у Норман Бель Геддес, причудливо снабжено плавниками и стабилизаторами, а спереди с очевидной затейливостью украшено кружевами. Бедра дамы, в обтягивающих зеленых панталонах, едва прикрыты очень слабым намеком на юбку. Все девять миль ее ног затянуты черной сеткой, а каблуки сапожек по лодыжку угрожающе высоки и остры. Дама также носит лиловый капюшон, увенчанный парой изобильно пушистых усиков. Капюшон прикрывает глаза и нос дамы, но позволяет ее черным кудрям свободно рассыпаться по голым плечам. А у нее на спине — уже не призрачная, а плотная, зеленая как листва — расцветает пара бабочкиных крыльев с ласточкиными хвостами на кончиках.
На каждом крыле, точно самоцвет, красуется вытаращенный слепой глаз.
— Правильно, мышка! — кричит дама мужчине, направляющемуся к двери. — Беги!
Она разводит руки по сторонам. Растопыренные пальцы рябят зеленым светом — и вор, так и не успев добраться до двери, оказывается окутан сетью. Раздается неприятный треск, словно ломаются прутики и сосновые шишки, пока человеческий скелет мужчины стремительно сжимается. Затем наступает тишина. А затем слышится тоненький писк.
— Вот тебе и раз! — говорит дама-бабочка.
— Она превратила Луи в мышь! — кричит первый вор и тоже пускается наутек.
— Стоять! — Зеленый свет снова выпрыгивает, и с еще более тошнотворным хрустом, чем раньше, все атомы и ткани тела мерзавца, упрощаясь, перерождаются в холодные голубые кристаллы льда. Он стоит, мерцая как алмаз. Уголки его шляпы поблескивают. — Ух ты, — бормочет дама-бабочка. — Как славно у меня получается.
— Что ты за фифа? — вопрошает оставшийся вор. — Что ты пытаешься с нами сделать?
— Ничего особенного, — отвечает дама. — Тебе, например, я просто хочу жару задать. — Внезапно мужчина взрывается таким мощным пламенем, что от его бывшего сотоварища остается только лужица на полу. Мышка, с опаленным и дымящимся хвостиком, ныряет в безопасное убежище под ближайшей половицей.
— Пожалуй, мне еще следует многому научиться, — вслух размышляет новехонькая Владычица Ночи. Затем она развязывает полицейского, который от всего шумного действа уже начал приходить в себя. О'Хара открывает глаза как раз в тот момент, когда весьма скудно одетая женщина с колоссальными зелеными крыльями прыгает в небо. В последующие минуты он почти уверит себя в том, что увидел всего лишь последний клочок пропадающего сна. Только добравшись домой и разглядывая в зеркале свою помятую морду, сержант обнаружит на щеке красный отпечаток бабочкиных губ.
14
Как они знали заранее, Джордж Дизи высказал решительные возражения на предмет последнего дегенеративного шедевра от Кавалера и Клея.
— Я не могу допустить, чтобы такое случилось с моей страной, — заявил он. — Все и без того достаточно скверно.
Сэмми и Джо пришли в «Эмпайр» уже подготовленными. «Она не показывает ничего такого, чего любой ребенок не увидит на Джонс-Бич» — на такой фразе они сошлись. И теперь Сэмми ее выдал.
— Да-да, на Джонс-Бич, — уверенно подтвердил Джо, хотя ни разу в жизни там не бывал.
Утро было хмурое, и Дизи, как это обычно случалось в холодную погоду, подобно старой медвежьей шкуре валялся на полу. Теперь же он осторожно подтянулся в сидячее положение. Слышно было, как его объемистая туша мучительно перемещается на артритных суставах.
— Дайте-ка я еще разок посмотрю, — сказал он.
Сэмми вручил ему лист бристольского картона с изображением персонажа по имени Лунная Бабочка — «первого сексуального объекта, — согласно достопамятной фразе Джулса Файффера, — созданного специально для потребления его юными мальчуганами». С картона на Дизи взглянула ослепительная красотка. Ноги Долорес дель Рио, черные ведьмины волосы, а каждая грудь не меньше головы. Лицо длинное, подбородок остроконечный, рот — ярко-красный дефис, опущенный в одном уголке с намеком на сочную самодовольную улыбочку. Пара пушистых усиков расходится под игривым углом, словно пробуя на вкус желание наблюдателя.
Золотая зубочистка заходила вверх-вниз.
— Ваш обычный случай впустую потраченных усилий, мистер Кавалер. Примите мои соболезнования.
— Большое спасибо.
— Стало быть, вы считаете, что она стала бы хитом, — сказал проницательный Сэмми.
Примите мои соболезнования.
— Большое спасибо.
— Стало быть, вы считаете, что она стала бы хитом, — сказал проницательный Сэмми.
— С порнографией очень тяжело провалиться, — отозвался Дизи. Глазея на увядшие бурые утесы Нью-Джерси по ту сторону реки, он позволил себе припомнить один зимний день двенадцатью годами раньше на прохладной, солнечной террасе, выходящей на Пуэрто-Консепсьон и море Кортеса, когда он сел за клавиатуру своего переносного «Рояля» и начал работать над великим и трагическим романом про любовь двух братьев друг к другу и к женщине, уже умершей. Хотя роман давным-давно был заброшен, та пишущая машинка прямо сейчас покоилась у Дизи на столе, и из нее торчала страница номер 232 дешевой макулатуры под названием «Смерть носит черный саронг». Конечно, подумал Джордж Дизи, та гостиница, та терраса, то душераздирающее небо, тот роман — все они по-прежнему были там, дожидаясь его. Требовалось только одолеть дорогу назад.