16
Сбежав из отеля «Треви», Джо сделался всего лишь одним из 7014 утопленников, что ковыляли той ночью по улицам Нью-Йорка.
С собой он тащил пинту ржаного виски, купленную им в баре на Пятьдесят восьмой улице. Волосы его замерзли и превратились в сосульки, а синий фрак сделался куском холодного гранита, но Джо ничего не чувствовал. Он просто шел дальше, то и дело потягивая виски из бутылки. Улицы освещались яркими фарами такси, театры быстро пустели, а ресторанные витрины были сплошь в гало от света уличных фонарей и влажного дыхания посетителей. Джо со стыдом вспоминал приподнятое настроение, что охватило его, когда он ранее тем же вечером шел к подземке, и не покидало всю поездку в грохочущем вагоне, где все глазели на фокусника, общую любовь к нему кудрявых пуделей и автомобильных клаксонов, зубчатые отметины Эссекс-хауса на лике луны, чей свет затопил его, пока Джо в своей шикарной шляпе вышагивал от станции подземки к отелю «Треви».
Невесть как он в итоге оказался в Бруклине. Доехав на поезде до самого Кони-Айленда, Джо затем заснул и проснулся в каком-то непонятном месте под названием Грейвсэнд. На плече у него лежала грубая рука полицейского. Где-то около двух часов ночи, еще пьянее, чем в тот вечер, когда он появился на лестнице дома Бернарда Корнблюма на Майзеловой улице, Джо очутился у дома номер 115 по Оушен-авеню, перед дверью квартиры 2-б.
Этель почти сразу же ему отворила. Она была полностью одета и накрашена, а ее волосы, как обычно, были аккуратно завязаны в тугой узел. Если Этель и удивилась появлению племянника у двери своей квартиры — замерзшего как ледышка, с мешками под глазами и мутным взглядом, в роскошном вечернем костюме, то никак этого не показала. Без единого слова она обняла Джо и помогла ему дойти до кухонного стола. Затем Этель налила ему чашку кофе из эмалированного голубого кофейника в белый горошек. Кофе был просто жуткий, жидкий как вода, в которой Джо мыл свои кисточки, и кислый как испорченное вино. Однако при всем при том он был свежий и мучительно горячий. Воздействие, оказанное этим кофе на Джо, можно описать как опустошительное. Стоило только раскаленной влаге попасть ему в горло, как все те факты и непредвиденные обстоятельства, которые Джо держал под водой до тех пор, пока ему не показалось, будто они наконец-то перестали дрыгать ножками, теперь выпрыгнули на поверхность. Тут Джо вдруг со всей ясностью осознал, что он жив, а его брат Томас лежит мертвым на дне Атлантического океана.
— Надо включить радио, — только и смог он сказать.
Этель села напротив со своей чашкой кофе. Затем достала из кармана черного кардигана носовой платок и вручила его Джо.
— Сперва поплачь, — велела она.
Этель также угостила Джо резиновым куском медового пирога, после чего, как и в ночь его прибытия, дала ему полотенце.
Пока Джо принимал душ, в ванную комнату пришаркала Бабуля. Явно не сознавая о его присутствии, она задрала низ ночной рубашки и опустила свою бледно-голубую задницу на унитаз.
— Ты совсем меня не слушаешь, Йехевет, — сказала она на идише, называя Джо настоящим именем его тетушки. — Я в первый же день сказала, что мне не нравится этот корабль. Разве я тебе этого не сказала?
— Извините, — отозвался Джо по-английски.
Бабуля удовлетворенно кивнула и вышла из совмещенного санузла. Затем, не говоря худого слова, выключила там свет и зашаркала прочь по коридору. Джо стоял под душем в кромешной тьме.
После того, как он отогрелся и смог наконец затрястись в неуправляемых рыданиях, тетушка завернула его в купальный халат, некогда принадлежавший Могучей Молекуле, и отвела к старой кровати Сэмми.
— Все хорошо, — сказала Этель. — Все хорошо. — Приложив сухую ладошку к щеке Джо, она держала ее там, пока он не перестал плакать, а потом еще, пока он не перестал трястись, и еще, пока он не восстановил способность более-менее нормально дышать. Ладонь Этели у него на щеке оставалась холодной как кирпич.
Ладонь Этели у него на щеке оставалась холодной как кирпич.
Джо проснулся через несколько часов. За окном по-прежнему была ночь, ни единого следа утра по-прежнему не наблюдалось. У него ныли все суставы и грудная клетка, а легкие горели так, словно он все это время дышал ядовитым дымом. Джо чувствовал себя пустым, расплющенным, неспособным даже заплакать.
— Она уже едет, — сказала его тетушка. Она стояла в дверном проходе, очерченная слабой голубизной от лампы дневного света над кухонной раковиной. — Я ей позвонила. Она чуть с ума не сошла от тревоги.
Джо сел, потер лицо и кивнул. Он не хотел иметь ничего общего с Розой, с Сэмми, со своей тетушкой, со своими родителями — с любым, кто мог посредством общих воспоминаний, связи любовной или родственной, привязать его к Томасу. Джо слишком устал, чтобы что-то с этим поделать, да и в любом случае понятия не имел, что ему с этим поделать. Тетушка нашла ему какую-то старую одежду, и Джо быстро переоделся в полярном свете от раковины. Одежда порядком жала, зато она была сухая и вполне могла подойти до тех пор, пока ему не удалось бы ее сменить. Пока они ждали Розу, тетушка приготовила еще кофейник, и они сидели молча, потягивая кофе из чашек. Через три четверти часа, заодно с подрагивающим, почти неслышным намеком на голубоватый свет в воздухе, с улицы донесся звук автомобильного клаксона. Джо вымыл свою кофейную чашку, положил ее на сушилку, вытер руки полотенцем и поцеловал свою тетушку на прощание.