— Как они там трепыхаются? — поинтересовался Джо, пробуя выражение, только что подслушанное им в подземке по пути в центр города. Мысленно он нарисовал себе ряд страничек из календаря, висящих на сияющей струнке. В конце концов Джо был молод, он делал деньги из воздуха, а его младший брат после шести месяцев карантина, бюрократической возни и тех страшных дней на прошлой неделе, когда казалось, что Госдепартамент может в самый последний момент вообще все отменить, все-таки находился в пути. Томас ожидался через три дня. Здесь, в Нью-Йорке.
— Привет, паренек, — поздоровался Зен, с недоверчивым прищуром глядя на Джо, но в конце концов все-таки пожимая предложенную ему руку. Они уже дважды работали вместе. — Где твое сомбреро?
— Простите? Я не…
— Сегодняшняя тема — «Южная граница». — Зен сунул руку себе за голову и нахлобучил на плешивую макушку черное сомбреро, расшитое серебристой нитью. Теперь из него получился достаточно симпатичный, осанистый мужчина с тонкими усиками. — Сид? — Зен обращался к тромбонисту, что болтал с одной из официанток в розовом, разукрашенном лентами платье с латиноамериканскими оборками. Тот повернулся, вопросительно изгибая бровь. Манни Зен поднял руки и запрокинул голову. — Номер три.
Тромбонист кивнул.
— Жарим, — сказал он оркестру. «Зенсации» тут же разразились весьма энергичной версией «Танца с мексиканской шляпой» в среднебыстром темпе с акцентом на первой и третьей четверти. Как только они сыграли четыре такта, Манни Зен принялся пилить себе горло указательным пальцем. — Так где твоя мексиканская шляпа?
— Никто мне не сказал, — улыбнулся Джо. — А кроме того, мне позволено выступать только в цилиндре, — добавил он, указывая на скособоченную шелковую шляпу у себя на голове, приобретенную им из вторых рук у Луиса Таннена. — Иначе профсоюз мексиканских фокусников может претензии высказать.
Зен снова сузил глаза.
— Ты пьян, — сказал он.
— Ничуть.
— Какой-то ты сегодня бесшабашный.
— Мой брат скоро приезжает, — сказал Джо, а затем, словно желая проверить, как это прозвучит, добавил: — Кроме того, я женюсь. Вернее, я надеюсь, что женюсь. Как раз сегодня вечером я должен сделать предложение.
Зен высморкался.
— Ёксель-моксель, — выразился он, с хиромантическим прищуром разглядывая сопливое пятно на своем носовом платке.
Зен высморкался.
— Ёксель-моксель, — выразился он, с хиромантическим прищуром разглядывая сопливое пятно на своем носовом платке. — А я думал, вы, ребята, скорее высвобождаться из уз большие специалисты.
— Простите, мистер Кавалери, — обратился к Джо Стэнли Кенигсберг, довольно загадочным образом появляясь у него под боком. — Но я как раз об этом хотел вас спросить.
— Можешь звать меня Джо.
— Ага, Джо. Извините. В общем, я тут подумал. Вы когда-нибудь совершали эскейпы?
— Да, — ответил Джо. — В свое время. Но мне пришлось это бросить. — Тут он нахмурился. — А ты уже давно здесь стоишь?
— Не волнуйтесь, — сказал Стэнли. — Я никому не скажу, что вы спрятали даму червей в центральном блюде на седьмом столике. Если вы, конечно, об этом волнуетесь.
— Я ничего такого не делал, — заявил Джо. А затем, подмигнув Манни Зену, положил твердую ладонь на плечо Стэнли и вывел мальчика из танцевального зала в позолоченный коридор. Гости уже вовсю снимали свои пальто, стряхивали с зонтиков капли дождя.
— А откуда вы могли совершать эскейп? — захотел узнать Стэнли. — Из цепей? Из веревок? Из ящиков? Из шлангов? Из мешков? А могли бы высвободиться, спрыгнув с моста? Или с крыши здания? Простите, а что смешного?
— Ты мне кое-кого напоминаешь, — сказал Джо.
14
Тем же вечером Роза запихнула на заднее сиденье такси свою коробку с красками, сложенное брезентовое полотно, а также небольшую стремянку и направилась в жилые кварталы к квартире у Джозефины. Гулкая пустота помещений жутко ее нервировала, и хотя с одобрения Джо она, спешно позвонив в «Мейси», заказала там обеденный стол и стулья, основные кухонные принадлежности, а также мебель для спальни, времени надлежащим образом обставить комнаты до прибытия Томаса уже не оставалось. Впрочем, Розе пришло в голову, что перебравшийся из тесной сумятицы двухкомнатной квартиры на улице Длоуги во временный ад трапезной католического монастыря, а затем с маслом упакованный в консервную банку на «Ковчеге Мириам» мальчик может по достоинству оценить просто самую малость свободного пространства. И в то же самое время ей хотелось, чтобы Томас почувствовал, будто он прибыл домой или хотя бы во что-то вроде дома. Роза упорно прикидывала, как бы ей этого добиться. Она достаточно хорошо знала тринадцатилетних мальчиков, чтобы четко понимать — шикарный купальный халат, букет цветов или ворсистое покрывало на постели здесь никоим образом не пройдут. Еще Роза подумала, что щенок или котеночек могли бы сгодиться, но держать домашних животных в этом здании не дозволялось. Она с пристрастием расспросила Джо насчет любимого блюда его брата, любимого цвета, любимой книги и песни, однако Джо оказался прискорбно несведущ на предмет подобных предпочтений. Роза рассердилась — она даже сказала, что Джо «просто невыносим», — но досада тут же прошла, стоило ей только понять, что ему самому больно за свою неосведомленность. Последняя была не столько признаком его традиционной рассеянности, сколько результатом невозможности одолеть пропасть двухлетней разлуки с братом. Роза тут же извинилась и продолжила напряженно размышлять, что же она может сделать для Томаса, как вдруг ее осенила идея, показавшаяся им с Джо просто чудесной. Речь шла о том, чтобы украсить черный простор спальни Томаса какой-нибудь особенной фреской. В этом случае целью становилось не только то, чтобы Томас почувствовал себя как дома — нет, Роза хотела вдобавок сразу же, мгновенно ему понравиться. Она от всей души надеялась, что эта фреска, сгладит она острые углы прибытия Томаса или нет, по крайней мере станет предложением дружбы, рукой, протянутой младшему брату его американской старшей сестрой.
Однако, отчасти со всем этим смешиваясь, внизу бурлили другие тайные мотивы этого жеста, в которых скрывалось желание, с Томасом Кавалером никак не связанное. На самом деле Роза приучалась к мысли о том, чтобы стать матерью, — и именно эту мысль она начала набрасывать на стенах спальни теперь не чужого ей мальчика. Вызванный сегодня утром доктор подтвердил смехотворную басню о пропущенных месячных, неделе внезапных шквалов и неожиданных выплесках эмоций вроде того, что заставил Розу разрыдаться из-за одолженного у Джо старого носового платка. Да, Томасу предстояло стать дядей. Именно в таком свете Роза и решила представить все это дело Джо.
Попав в квартиру, она для начала переоделась в пару рабочих брюк и старую рубашку Джо, а также завязала волосы платком. Затем Роза прошла в комнату, которой предстояло стать спальней Томаса, и расстелила на полу брезент. Хотя девушке еще ни разу не доводилось писать фреску, она подробно обсудила это с отцом, вовлеченным в скандал с фресками Риверы в Рокфеллер-центре и знакомым со многими знаменитыми авторами фресок.