— Нет, — сказала Роза. — Я не думаю, что он сумасшедший. Понимаешь? Я просто не знаю, существует ли какая-то здравая реакция на то, что ему… на то, что случилось с его семьей. Вот наша реакция, твоя и моя… ты встаешь, идешь на работу, выходишь в воскресенье во двор, играешь там с ребенком. Насколько это здраво? Насколько здраво просто продолжать ввинчивать лампочки, рисовать комиксы и проделывать всю ту же старую чепуху, как будто ничего не случилось?
— Уместное замечание, — отозвался Сэмми, всем своим тоном выражая капитальную незаинтересованность в данном вопросе. Подтянув ноги к груди, он пристроил на них адвокатский блокнот. Карандаш заскреб по бумаге. С этим разговором Сэмми закончил.
С этим разговором Сэмми закончил. Как правило, они с Розой старались избегать вопросов типа «Насколько мы разумны?» или «Имеет ли наша жизнь хоть какой-то смысл?». Потребность уклонения от подобных вопросов была предельно остра и очевидна для них обоих.
— Это еще что? — поинтересовалась Роза.
— «Странная планета». — Сэмми даже не поднял карандаша от блокнота. — Парень исследует галактику. Наносит на карту дальние рубежи. И вот он приземляется на одну планету. — Продолжая говорить, Сэмми даже не смотрел на Розу и не прерывал постоянного продвижения по линованным строчкам курсивных печатных буковок, таких ровных и тщательных, словно у него была не рука, а пишущая машинка. Он любил проговаривать Розе сюжеты, причесывая в аккуратные косички все то, что дикими пучками росло у него в голове. — Находит там громадный золотой город. Ничего похожего на все, что он видел раньше. А он очень много чего видел. Города-улья Денеба. Лилейные города Лиры. Люди на той планете десяти футов ростом, прекрасные золотистые гуманоиды. Скажем так — у них большие крылья. Они радушно приветствуют космонавта Джонса. Показывают ему местные достопримечательности. Но все же у них что-то такое на умах. Они встревожены. Напуганы. Есть там одно здание, один огроменный дворец, который ему не позволено увидеть. И вот однажды ночью наш парень просыпается в своей чудесной, просторной постели, а весь город дрожит. Он слышит ужасный рев, словно буйство какого-то гигантского чудовищного зверя. Вопли. Странные электрические вспышки. Вся эта жуть идет из дворца. — Сэмми загнул заполненную страницу наверх, аккуратно ее разгладил. Затем продолжил: — На следующий день все ведут себя так, как будто ничего не случилось. Говорят, что ему, должно быть, приснилось. Понятное дело, наш парень должен все выяснить. Ведь он же исследователь. Это его работа. Так что он пробирается в тот громадный заброшенный дворец и осматривается. В самой высокой башне, в целой миле над планетой, он наталкивается на некого гиганта. Двадцать футов в вышину, мощные крылья, золотистый, как и все остальные, но с косматыми волосами и большой длинной бородой. В цепях. В гигантских атомных цепях.
Роза терпеливо ждала, пока Сэмми ждал ее вопроса.
— И что? — наконец осведомилась она.
— Мы в раю — на этой самой планете, — сказал Сэм.
— Не уверена, что я…
— Это Бог.
— Очень хорошо.
— Бог безумен. Он утратил рассудок примерно миллиард лет тому назад. Как раз перед тем, как Он это самое… ну, создал вселенную.
Теперь уже настала очередь Розы сказать:
— Мне понравилось. И Он… что? Надо полагать. Он съедает нашего космонавта?
— Съедает.
— А сперва очищает его как банан.
— Угу. Хочешь это нарисовать?
Роза протянула руку и положила ладонь Сэмми на щеку. Щека была теплая и все еще росистая от душа, а щетина приятно скреблась под кончиками пальцев. Роза задумалась, как давно она уже не касалась его лица.
— Сэм, брось, — сказала она. — Остановись на минутку.
— Мне нужно все это записать.
Роза потянулась к карандашу и остановила его механическое продвижение. Какое-то время Сэмми с ней боролся; послышалось легкое потрескивание щепочек, и карандаш начал гнуться. А потом сломался точно посередине. Роза отдала Сэмми свою половинку. Тонкая серая трубочка графита поблескивала, точно ртуть в термометре.
— Скажи, Сэмми, как ты его вызволил?
— Я уже сказал.
— Мой отец позвонил матушке мэра, — сказала Роза. — Которая способна манипулировать всей системой уголовного судопроизводства Нью-Йорка.
Что она и сделала из глубокой любви к Рене Магриту.
— Надо полагать.
— Чушь.
Сэмми пожал плечами, но Роза точно знала, что он ей лжет. Он уже многие годы беспрерывно ей лгал, причем с ее одобрения. Шла одна беспрерывная ложь, глубочайший род лжи, какой только возможен в браке, — тот, о котором никогда не потребуется рассказывать, потому что тебя никогда не спросят. Однако время от времени малые айсберги вроде такого вот отламывались и дрейфовали прямо по курсу — докладные записки о девственном континенте их жизни, белые пятна на их картах.
— Как ты его вызволил? — спросила Роза. Еще никогда она не бывала так настойчива, пытаясь вытянуть из него правду. Порой она чувствовала себя совсем как героиня Ингрид Бергман в «Касабланке» — замужем за человеком со связями в подполье. Ложь служила в равной мере и для его, и для ее защиты.
— Я поговорил с арестовавшим его офицером, — сказал Сэмми, пристально на нее глядя. — С детективом по фамилии Либер.