— Мой дон, — шепнула сбоку Тиль, успевшая пошептаться с местными насчёт обычаев и выяснить, что к чему. — Если мужики-от-сохи сами чего учудят, это самосуд — ни-ни! А вот если благородный дон дела решает, то дело другое.
С захваченными трофеями он распорядился к обоюдному удовольствию — железо в кузню, барахло и лошадей раздать «на опчество». Половину денег повелел отдать пострадавшим за убытки и в моральную компенсацию, так сказать. А половину громогласно пообещал отдать колдуну-целителю.
— Зелья редкие покупать, да лекарства делать, чтоб людей да скотину пользовать — по-доброму это?
Крестьяне закивали, и даже прижимистый староста не без вздоха согласился — тем более, что по первому снегу и сам собирался везти к лесному колдуну расхворавшуюся жонку.
Но как ни крепился старлей, а всё же вынужден был признать, что нелёгкое это дело — лордом быть. Ибо как ни искал он в себе или на сосредоточенных лицах собравшихся на околице крестьян хоть каплю сочувствия или жалости к уцелевшим, но так и не доискался. И когда чёрные кони увозили двоих людей и притихшего вожака прочь, под крепкими ветвями придорожных деревьев в петлях ещё подёргивались пять повисших на манер груш тел — с посиневшими лицами, высунутыми языками и стекающими по ногам нечистотами…
— Осуждаете? — Александр взглянул в лицо мастера Пенна, чувствуя, как от бессонницы горят веки — словно под них сыпанули песка.
Колдун вздохнул, присел над телом застывшего в ужасе разбойника, уже смутно догадывающегося об уготовленной ему участи, проделал некие отозвавшиеся зудом меж лопаток манипуляции.
— А какое право я имею осуждать? — отозвался он. — У этого всё равно на руках больше крови, нежели у вашей светлости. Только вы сделали свой выбор — а он свой.
— Знаете, дон Александр, — продолжил старик, пряча под плащ от вновь припустившего дождика свою роскошную бороду. — Мне ваша Тиль рассказала немного о том, что творили в деревне эти бандюки. Так что…
Мастер Пенн нахмурился, отчего его кустистые седые брови словно сами собой почти съехали на нос.
— Я попробовал спросить её — как она решилась? И знаете, что дитё ответило? Вот уж утёрло нос старику… — он покачал величавой головой и принялся снимать с лошади поклажу, готовя свой обряд.
— А дитё ответило — свобода есть осознанная необходимость!
— Как-как? — от удивления старлей едва не поперхнулся дымом из трубки.
— Каком кверху, — въедливо отозвался колдун и жестом отодвинул его в сторону.
Приглядевшись, Александр сообразил, что у корней исполинского даже по меркам здешнего Леса великана, которого мастер Пенн мимолётно назвал Прадубом, тот прямо в опавшей листве вычерчивает самую обыкновенную звезду. Пятиконечную звезду, заключённую в круг. И в центре обретается разбойный атаман.
— Как говорила мать, это было любимое изречение отца, — глухо отозвалась сбоку Тиль, которая нахохленным воробышком сидела в седле и зыркала покрасневшими, как у кролика, глазами.
Пятиконечную звезду, заключённую в круг. И в центре обретается разбойный атаман.
— Как говорила мать, это было любимое изречение отца, — глухо отозвалась сбоку Тиль, которая нахохленным воробышком сидела в седле и зыркала покрасневшими, как у кролика, глазами. — И я только сейчас начала его понимать…
«Пентаграмма!» — обожгло усталый разум запоздавшее слово, и старлей осторожно поинтересовался у колдуна — уж не собирается ли тот заняться чёрной магией.
— Глупости это всё, насчёт чёрной и белой магии, — сварливо отозвался тот, устанавливая в вершинах непонятные чаши со смесью до тошноты пряно пахучих порошков. — Скальпель в руке хирурга или нож в ладони убийцы суть одно и то же — сталь, разрезающая человеческую плоть. Инструмент. Но куда важнее, с какими целями он используется.
Мысленно согласившись с этим куда более умудрённым жизнью человеком, Александр огляделся. Позади осталась и бешеная скачка через Лес, и холодная озабоченность — только бы не заснуть! И короткая отлучка отправившейся позвать сюда колдуна Тиль, и решительно отброшенные последние сомнения. Назад пути нет. Как там сказала девчушка? Да, именно осознанная…
Этой ночью в доме, вокруг озера, да и во всём Высоком Лесу установилась особая, чистая и торжественная тишина. И бесшумно скользящий по комнатам да коридорам меховой клубочек даже тихо и умиротворённо напевал про себя. Вот он на цыпочках сунулся в комнату старого чародея. Сторожко моргнул изумрудно светящимися глазищами, присмотрелся — спит ли? Подоткнул плотнее под спину человеку одеяло, легонько пофыркал над ухом — подите прочь, гадкие беспокойные сны! Пусть придут другие, тихие и умиротворённые. И когда на усталое человековское лицо сквозь бороду выплыла невесомая улыбка, домовёнок удовлетворённо кивнул и бесшумно направился дальше.
В коридоре у выхода на лестницу запрыгнул на подоконник, озабоченно подёргал раму — заперто ли? Выглянул наружу, полюбовался на никогда не спящих чёрных коней, которые не признавали конюшни и в лесу чувствовали себя как дома. Вот и сейчас — они лениво обгладывали кору с ясеня и приветливо махнули в сторону дома мордами. Ишь, заметили, зоркие. Отчего-то Флисси из всех лошадей не боялся именно их. Доверял — почти как хозяину. А потому он помахал ушками в ответ и припустил дальше.