— Бывает, — покладисто согласился стражник и отхлебнул воды. — И что теперь?
— Да вот, — Александр горделиво кивнул на своих понуро стоящих пленников. — Наехали на благородного дона двое охочих до падали… пришлось им маленько бока намять.
Отчего старлей, жадно читавший ещё в детстве и про Айвенго, и про Робин Гуда, а уж про д'Артаньяна и вовсе говорить нечего — отчего он помянул горячих и смуглых испанских кабальеро, не понял и он сам. По наитию, наверное… Однако реакция стражника оказалась совсем уж непредсказуемой — он мгновенно убрал прочь копьё и шмякнулся на колени прямо в дорожную пыль. Коснувшись ладонью лба, кончика носа и подбородка, тотчас же уважительно склонился.
— Прошу прощения, благородный… дон? Покорнейше умоляю извинить, что не признал сразу господина высокородного… человечишко я маленький, тёмный…
— Отставить! — рявкнул на него Александр особым, командным голосом — да так, что тот тотчас же вскочил и замер во вполне знакомой стойке «смирно» и принялся преданно поедать благородного господина глазами.
— Не знаю, как у вас здешние обычаи, а у нас принято к хорошему человеку уважение проявлять, даже если ты простой воин, — как можно убедительнее добавил он.
В глазах смуглого и потного служаки мелькнуло что-то похожее на одобрение. Он легонько поклонился в ответ на замечание высокородного дона, но слегка расслабился только после понятной во всех краях команды «вольно». А Александр, коему ужасно надоел весь этот цирк и больше всего хотелось пожевать чего да покемарить минут этак шестьсот, доверительно сообщил:
— Я человек из дальнего мира, и обычаев ваших не знаю. Подскажи, как солдат солдату, дай совет хороший, — и отстегнул с пояса тощий кошель, куда заранее пересыпал пригоршню медяков с редкими серебрушками, найденные среди прочих пожитков обоих незадачливых грабителей.
Стражник подумал немного, переминаясь с ноги на ногу. Посмотрел немного на горой возвышающегося над ним человека, кивнул. И ответствовал в том духе, что лучше бы благородному дону обзавестись провожатым — из тех кто всё знает, но и особой шкоды не сделает. Заметив на лице господина задумчивое выражение, добавил насчёт сорванца какого, сироты — только без вырванных носа и ушей — те уркаганы, и вообще пропащие…
Совет показался хорош. И Александр, безо всякого сожаления кинув в пыль под ногами обрадованного такой щедростью стражника серебрушку, гордо отправился дальше. Ну что ж, доньи и доны — начало вполне!
Он долго торчал в тени под каким-то раскидистым и пыльным до серости деревом, наблюдая сутолоку и суету базарной площади. Хоть это и оказался обычный рынок, с весьма знакомыми по таким местам порядками, но отличия имелись, и весьма неслабые.
Если не считать, конечно, базарного нищего с истекающими гноем вытекшими глазницами, наощупь роющегося в гудящем жирными мухами ящике для отходов… Во-первых, полное отсутствие ставших уже столь привычными автомобилей — и старлей не без сожаления прикинул, что его навыки механика здесь вряд ли и пригодятся.
Если не считать, конечно, базарного нищего с истекающими гноем вытекшими глазницами, наощупь роющегося в гудящем жирными мухами ящике для отходов… Во-первых, полное отсутствие ставших уже столь привычными автомобилей — и старлей не без сожаления прикинул, что его навыки механика здесь вряд ли и пригодятся. Во-вторых, явное наличие если не рабов, то откровенно находящихся в незавидном положении… как там сказал этот прохвост? Он перевёл глаза на униженно стоящего налётчика и вспомнил — ах да, смерды.
А в остальном — рынок он и есть рынок. И отбросив все «в-третьих» и так далее, Александр с высоты седла стал зорким соколом высматривать добычу. И в конце концов, поймав глазами шныряющий по сторонам взгляд сорванца, намеревающегося половчее утянуть с прилавка толстой тётки какой-то яркий фрукт, со значением подбросил на ладони медную монетку. Светловолосый оборванец в сомнении стрельнул глазёнками в его сторону, окинул недоверчивым взглядом весь караван — но всё-таки проворно зашлёпал в его сторону утопающими в пыли босыми пятками.
Бросив переминающемуся с ноги на ноги мальцу монетку, старлей указал пальцем через плечо — на второго, недовольного ощущением пустого седла коняшку. И, тронув поводья да втайне гордясь своей постепенно проявляющейся сноровкой в управлении этими хитрыми бестиями, невесть зачем прикинувшимися обычными лошадьми, поехал в переулок что потише. Здесь-то он и обрисовал озадаченному оборвышу ситуацию — дескать, благородный дон из дальних краёв отстал от своих, но жить-то как-то надо. И вообще, и в частности, и так далее — но хороший слуга или даже советчик ему не помешает.
Дитё, с восторгом и недоверием выслушав всю эту, по глубокому убеждению Александра, ахинею, точно как стражник, соскочило в пыль и стало униженно кланяться. Пришлось ему, наклонившись с высоты седла, взять это белобрысое и замурзанное чадо за шкирку. И не обращая внимания на треск ветхой материи, равно как на отчётливо шибающий в нос запашок свалки, водворить обратно в седло.
Нет, ну бывают же чудеса на свете! Сорванец оказался оторвой — то бишь двенадцатилетней девчонкой с чудным имечком Тиль. И круглой сиротой, как справедливо советовал давешний стражник. Мамка померла от лихоманки, а тятьку так давно убили во время налёта вельдов, что Тиль его и не помнила. И теперь, дважды уточнив, что благородный дон берёт её в услужение и под свою защиту, прямо из седла вознесла горячую молитву какому-то там Беору, задрав в небесную лазурь глазёнки. А потом, с чисто женской непоследовательностью, разрыдалась и принялась целовать руку.