Часовой на башне даже не успел ничего понять, как неведомая сила сдёрнула его с места и вышвырнула наружу, на смутно сереющий далеко внизу булыжник. Его напарник тоже так и не сообразил, отчего собственная голова вдруг отделилась от тела — и отправилась в самостоятельный полёт, разбрызгивая чёрную, отблёскивающую алым жидкость…
— Они точно выпили тот кувшин? — две встретившиеся на стене тени стали перешёптываться.
— Да точно, вельд — всё сонное зелье вылакали. Я ж им в вечернее питьё сыпанул, как вы и велели… — вторая тень угодливо согнулась и протянула лапку за вознаграждением.
Но это оказалась её ошибка — первая тень рубанула по склонённой шее чем-то неуловимым — и исчезла.
А Александр, среди ночи вдруг проснувшийся от какой-то неясной тревоги в мутной и раскалывающейся от тупой боли голове, заметил, как на стенах ожили фигуры — и склонились над ним. Словно скорбные ангелы, прошептали что-то неслышное — и воспарили, унося с собою прочь святую и грешную душу…
* * *
Маленький Флисси никому никогда не делал зла. Скитался себе по свету, прячась от нескромных взоров, питался всякой дрянью, но упрямо искал свой дом. Ведь что надо порядочному домовёнку из хорошей семьи? Свой угол под лестницей или в чулане, да поменьше зуботычин от больших и шумных человеков. А уж работу по хозяйству он себе всегда найдёт… Однако последнее время не везло — поселения в здешней степи куда-то пропали, а идти в самое большое и вонючее под названием Изек он не решился. Неправильно оно как-то…
И до того дошёл горемычный Флисси, что от отчаяния поселился в старых развалинах у реки, от которых прежде и взгляд-то брезгливо отворачивал.
Жил бы тут хоть кто-нибудь из человеков, да хоть дед слепой или бабка столетняя — тогда да, бегом побежал бы! А так, без хозяина, вроде забубённого призрака какого — от тоски хоть по ночам на луну вой.
Только вот, два дня назад, когда погружённый в горестные раздумья Флисси окучивал среди лопухов свой маленький огородец с чудом сохранившейся репой и парой кочанов тощей капусты, выловили его злые человеки верхом на конях. И сразу, злыдни, пытать давай — где клад, мол? Да откуда ж в развалинах сельской хаты золоту быть-то, разве ж оне подумают, прежде чем железом калёным прижигать? Шкурка-то своя, да и больно, больно-о-о как!
А то ещё надумали ради забавы к морде лошадиной подносить! Стра-ашно — вона какие зубищи у коняк-то! Цапнет такой, от бедного домовёнка только лохмотья и полетят. Пищишь, орёшь, трепыхаешься из последних силёнок — а они ржут что твои лошади, зубы скалят.
Потом в мешок вонючий сунули, да повезли куда-то. Вытряхнули словно непотребство какое, сапожищами отпинали с хохотом. Да в пещеру энтую и бросили. Хорошо, хоть не посреди голой степи — вона как снаружи потоп хлещет! Ажно сюда заливает. Горе без укрывища в великий ливень оставаться — а уж беззащитному домовёнку и подавно…
Флисси отвлёкся от своих невесёлых размышлений. Натёкшая сверху лужа колыхнулась, снаружи послышались голоса. За решётчатой загородкой мелькнул свет, послышались грубые голоса человеков, и грязный домовёнок сжался, старательно забившись в дальний угол и пытаясь занимать как можно меньше места. Однако оказалось, что это вроде не за ним, и жарить да поедать бедного Флисси будут позже. На самом деле четверо человеков принесли пятого… ого — вона какой большой! Может, они и его потом тоже того… на вертел? Слыхал он, что с голодухи кое-где в глухомани и такое бывало.
Но человеки бросили свою ношу посреди лужи. И тотчас же ушли, не обратив на скукожившегося домовёнка никакого внимания. Закрылась загородка, свет факелов потускнел. И в скудном отблеске света дождливого дня снаружи, трясущийся от страха и холода Флисси заметил, что большой человек крепко связан и вроде как спит…
Очнулся Александр резко и внезапно. Повернул отозвавшуюся вспышкой боли голову, и в щёку тотчас же плеснуло чем-то холодным. Не без усилия открытые глаза особой ясности не принесли — почти полный мрак. Только и слышно, как снаружи полоскает ливень… да вроде как хныкает кто-то неподалёку. Мало того, куда более неприятным открытием оказалось то, что руки-ноги связаны. Причём добротно, на совесть — то старлей признал сразу. Не подёргаешься, и в то же время кровь не сильно пережимает. Умеючи кто-то вязал, гнида…
С трудом пересиливая бухающую в виски боль и подкатывающую к горлу тошноту, он перевернулся набок. Поёрзал в мелкой луже, вертясь на манер большого червяка — а всё же удалось как-то сесть, ощущая спиной грубо обработанный камень. Пещера, выходит?
Пока из головы постепенно, словно нехотя, уходила застящая всё пелена боли, Александр кое-как ощупал путы. Нет, тут дохлый номер — толстые волосяные верёвки. Даже если бы был нож, пришлось бы повозиться. А уж о камень тереть и пробовать нечего — только лохматятся, и всё.
Это что ж выходит, кто-то его по голове приголубил да в тюрягу бросил? Однако сопоставив кое-какие воспоминания да ещё оставшийся на одежде запах лошадиного пота… а ведь ливень снаружи, да и всё это больше на пещеру похоже! Ладно, обдумаем на досуге.
И он решительно открыл слегка привыкшие к темноте глаза. Да, определённо пещера, разбитая на клетушки деревянными решётками, и в одном из закутков обретается нынче он, Александр Найдёнов. Да уж, положеньице куда там губернаторскому… Он пошарил взглядом по сторонам и вздрогнул — уж слишком явственно из самого тёмного угла на него блеснули два полыхающих колдовским зелёным огнём глаза.
Да уж, положеньице куда там губернаторскому… Он пошарил взглядом по сторонам и вздрогнул — уж слишком явственно из самого тёмного угла на него блеснули два полыхающих колдовским зелёным огнём глаза.
— Эй, ты кто? — хриплый голос вышел едва слышным.