— Зря, зря меня тогда не послушали в Совете. Нет человека — нет проблемы. А ты, раб, есть самая что ни на есть настоящая проблема. Ишь, строптивый какой! Ну и что нам теперь с тобой делать? Ведь прямой путь тебе в топку дезинтегратора. По правде говоря — туда тебе, мерзавец, и дорога…
Однако говорящего перебил женский голос, и постепенно привыкающим к бьющему наотмашь свету взглядом Александр увидел столь запомнившуюся импозантную целительницу из Совета.
— Не стоит быть настолько ястребом, гражданин Неронко. Раб имеет право направить в Совет прошение о помиловании, и мы обязаны его рассмотреть.
Почти перед самым носом осуждённого появилась планшетка, подсунутая кем-то из охраны. Текст нижайшего и почтительнейшего прошения — и рядом глазок сканера, долженствующего запечатлеть отпечаток пальца, бытующий здесь вместо подписи. Мгновения за мгновениями неслышно утекали в бездну времён, а Александр медлил. И только уж совсем гениальный знаток человеческих душ мог бы сказать, какие мысли бродили в измученной душе.
— Ну что же вы медлите, раб Алек-сан-дейр? Хоть слабый и призрачный, но шанс всё-таки есть — а вдруг ваше прошение будет удовлетворено? — целительница взглянула почти с недоумением.
— Не верь, не бойся, не проси, — глухо выдавил человек горлом, так и рвущимся вымолвить совсем иные слова, и задавил в себе слепую надежду скорее приложить палец к планшету.
Глаза высокородной гражданки сначала полыхнули гневом. Затем в них отобразилось немалое удивление.
— Не проси, выходит — вы отказываетесь. Не бойся… вам, молодым, зачастую свойственна безрассудность. Но что значит — не верь? Вы что же, не верите в добрую волю Гражданина?
И скептически выслушавший её высокопарные рассуждения механик кивнул.
— Уж если кто-то из вас подбросил мне заточку — веры вам не будет до скончания веков.
— Да как ты смеешь, раб… — ещё донеслось до его слуха, прежде чем кто-то из разгневанных охранников вновь не обрушил дерзкого в пучину мучительной боли…
Пробуждение в каменном мешке оказалось столь же мерзким, как и разговор перед этим. Руки и ноги по-прежнему сковывали полупрозрачные пластиковые кандалы. Вдобавок, на ещё липком после несмытой слизи из ямы-карцера теле не оказалось никакой одежды — а ведь в подземной камере, размерами едва ли больше собачьей будки, оказалось жутко холодно. Однако не успел Александр принять удобную позу и хоть как-то разогреться доступными ему в такой ситуации физическими упражнениями, как металлопластиковая дверь лязгнула и распахнулась.
— … хотим мы того или нет, гражданин Неронко. Пусть обвинение и неслыханно дерзкое — но оно прозвучало, причём в присутствии двух членов Совета, — в коридоре перед нишей для запчастей, куда временно определили арестованного, обнаружились оба упомянутых члена в сопровождении целой оравы вооружённых охранников.
Отогнав некстати мелькнувшую мысль — вон как боятся, уважают — скорчившийся на грубом каменном полу человек, щурясь, смотрел на них. И целительница зябко поёжилась, припомнив вот такой же точно взгляд у хищника в зоологической коллекции. А упомянутый Неронко, пожав плечами, поинтересовался:
— И что же, вы официально поручаете мне провести расследование?
Кивнув, женщина бросила взгляд на заключённого.
— Ваши опрометчивые слова, раб Алек-сан-дир, будут расследованы самым тщательным образом…
Ха, испугали ежа голой задницей! И механик не отвёл глаз. Лишь перевёл взгляд на тщедушного представителя конторы.
— Можно вопрос? — и получив снисходительный кивок от стоящей рядом охранницы с ярко-зелёными патлами, продолжил. — Гражданин Неронко, вы чиновник или профессионал?
Упомянутый несколько секунд молчал, играя желваками. И лишь потом решил, что вопрос хоть и может быть истолкован в оскорбительном смысле, но всё же задан. И как гражданин, он обязан на него ответить.
— Последнее.
— Тогда у меня к вам просьба, — сдерживая дрожь, прошептал Александр на исходе душевных сил.
И как гражданин, он обязан на него ответить.
— Последнее.
— Тогда у меня к вам просьба, — сдерживая дрожь, прошептал Александр на исходе душевных сил. — Провести расследование профессионально, а не сотворить очередную бюрократическую отписку.
Лицо сыскаря, или кто он там, пошло пятнами. И всё же он сдержался.
— Говорю при свидетелях. Будьте спокойны — не упущу ни единого факта. И когда я закончу, у дерзкого раба не останется ни единого шанса отвертеться от дезинтеграции… Но я даю слово Гражданина — буду рыть так же дотошно и беспристрастно, как в прошлый раз, когда произошло покушение на члена Совета…
Но не успел разъярённый тихарь закончить свои слова, как пол под ногами игриво качнулся, загудел. Свет моргнул, неуверенно вспыхнул опять. И едва удивлённые люди, попадавшие с ног, стали озираться и осторожно пытаться встать, как бунт подземных недр ослаб, а затем и прекратился. Зато из динамиков разнёсся гремящий жестью голос диспетчера:
— Обвал в седьмом забое! Обвал в главном штреке! Посторонним срочно покинуть…
И всё же Александр решился — в головке седьмого забоя, беспристрастно высвеченной на экране компьютера, горели четыре зелёные точки. И коль оказавшиеся за завалом люди ещё живы, не дело ныть подобно присыпанным белесой пылью Гражданам или дёргаться на всех цепными псами, как растерянные и бестолково мечущиеся охранники. Он шагнул вперёд и протолкался сквозь жидкую толпу шахтёров.