Мир плавился, тёк вокруг, струясь за кругом света и послушно заглядывая в глаза чаровницы. По шёрстке зачарованно взирающего Флисси пробегали крохотные искорки молний, и он лишь подрагивал ухом, когда с него в темноту срывались светящиеся призрачно-голубые шарики разрядов. Лошади тоже вернулись к огню и меланхолично взирали на этакое диво, позабыв даже про зелень в пасти. Тиль скосила глаза — дон Александр смотрел на свою ненаглядную с лёгкой улыбкой, и на загорелых щеках всё сильнее алел румянец.
А Лючике всё кружилась и кружилась в танце… а вот уж и нет! Непостижимым образом девчушка осознала, что на самом деле ведьма вращает мир вокруг себя, властно перекраивая его по своей прихоти. И казалось, что весь он сузился до пределов освещённого круга — нет в потёмках Высокого Леса; сгинули, пропали сквозь землю поля и деревни. Изек с его высокими домами и мощёными улицами казался лишь зыбким сном, а степь лишь кошмарным бредом.
И когда крохотные язычки костра выросли в глазах замершей в трансе Тиль в ревущую стену пламени, затмив собою весь мир и чудно согревая не только тело — но и всю душу, она незаметно для себя зевнула. Хлопнула сонно раз-другой ресницами, подгребла вместо подушки задремавшего домовёнка…
Александр заботливо прикрыл малышку своей меховой курткой, подбил под спину и внимательнее взглянул на отдыхающую ведьму.
— Ну и как я тебе теперь? — Лючике повертелась в свете костра.
М-да! Если и есть какие-то слова, чтобы описать всю степень восхищения и удивления, то Александру они оказались неведомы. Самым колдовским образом женщина стала рыжей, длинноволосой и зеленоглазой. При её почти идеально белой коже и стройной фигуре эффект оказался просто убойный. Трудно, трудно было бы признать в этой неприлично смазливой ведьме прежнюю черноволосую и черноглазую красавицу Лючике… это была одновременно и она — и не она. Прежняя выглядела полубогиней, к коей и подойти-то страшно. А эта казалась своей, родной и до ужаса привлекательной.
— А какая ты настоящая? — с трудом выдохнул он, с трудом сдерживая себя, чтобы прямо сейчас и прямо здесь не сделать с нею то, что из еженощной забавы постепенно превращалось в обюдную потребность.
Женщина усмехнулась. Очаровательно скосила зелёные ведьминские и такие желанные глаза, лукаво улыбнулась.
— О, милый мой — какая бы я ни была, я и есть настоящая.
Подхватил, закружил на руках, дыша её родным запахом.
— А пахнешь ты по-прежнему уютно и привлекательно, — тихонько мурлыкнул он. Лючике посмотрела в его глаза — близко-близко. Так, что сладкая боль коснулась затрепетавшего сердца. Коснулась носа кончиком своего.
И то, что происходило затем под неохватным, много повидавшим за свои века дремлющим дубом — посторонних, в общем-то, не касается…
Глазоньки-то закройте, закройте!
* * *
В пробуждающемся лесу всё слышнее раздавались звуки. Невидимые пичужки несмело подавали голоса, осторожно прочищая горлышки после ночной сырости.
Разбуженный ветерок где-то вверху взлохматил древесные кроны — и унёсся вдаль по своим неведомым делам. Толстенький, откормившийся за лето барсук, смешно переваливаясь полосатой спинкой, проковылял в сторону ручья.
Иоахиммус Борх усмехнулся. Даже зверушка лесная — и та не замечает группу людей, надёжно укрытых трижды освящёнными первосвященником амулетами из горного хрусталя. Славно, славно поработал жрец. Не зря всю ночь бормотал молитвы над спящими охотниками и их снаряжением — висящие на крепких шнурках слёзы Единого прятали людей от нескромных взоров. Иногда еле заметно озарялись изнутри сполохами призрачного сияния, чуть нагревались в судорожно сжавших их ладонях, когда чьё-то колдовское внимание обращалось сюда. Но не в силах ведьминские происки превозмочь истинную веру — надёжно укрывают святые молитвы!
Неделю назад получил Иоахиммус письмо. Странное, нелепое послание… но приложенный к нему увесистый мешочек перевесил все сомнения. Коль неведомые благодетели решили, что именно он, знаменитый охотник за нечистью, достоин возложенной чести поквитаться с ведьмой, да ещё и весьма щедро за то приплачивают — негоже отказываться. Тем более, что злодейка своим колдовством извела со свету не один десяток людей, о том в письме сказано прямо. Проверено, и сомнений быть никаких не может — хоть и вельды, а всё же пред ликом Единого все равны. Негоже людям умирать такой смертью.
Последнего Борх не прощал никому. Его отец скончался от ран, когда добыл шкуру последнего в своей жизни болотного демона, что повадился таскать скот из небогатой горной деревушки — и на смертном ложе завещал своё дело ему. И тогда ещё молодой и пылкий Иоахиммус поклялся у остывающего тела истерзанного Рийнуса Борха. Поклялся, сдерживая наползающие слёзы и обнимая тихо рыдающую мать.
Заметив, что под сводами Высокого Леса уже рождается сероватый сумрак утра, Иоахиммус отогнал могущие помешать воспоминания. Поглядел на ту сторону прогалины — трое его еле заметных напарников утвердительно кивнули из-под кустов физиономиями, намазанными размешанной на масле сажей — чтобы не белеть в потёмках. Дескать, будь спокоен, мастер Борх — не подведём. Да, эти в самом деле не подведут. Сколько оборотней, вельхов и прочих лакомых до человечины тварей совместно извели, того не перечесть. Один только сетарх, обожающий прокусывать височную кость жертвы и выпивать трубчатым клыком мозг…