В Пеллии, сказал я себе, не бывает зимы. Когда, интересно, я снова увижу снег? И здесь такое небо… пронзительное, бездонное, в нем, кажется, отражается невыносимо голубой океан, украшенный редкими барашками волны. Хорошо это или плохо — для меня? Да уж… особенно если бы я мог найти ответ на вопрос о том, что же я тут на самом деле делаю. Сын мелкого элинорского чинуши, ставший пеллийским князем. Наверное, у меня на родине моим рассказам не поверил бы ровным счетом никто, даже наши провинциальные вертихвостки на выданье. О боги, как же далеко это все от меня — теперь! Впереди показались знакомые мне могилы. Я вдруг вспомнил, как закапывал в саду тяжелое тело отца, и остановился. Холодная тоска, похожая на штормовой ветер с моря, сжала мое сердце. Это кладбище, эти надгробия, символы чьего-то забытого уже отчаяния, вдруг показались мне листьями, устилавшими по осени аллею в отцовском парке.
Когда-то я мечтал вырваться из привычных мне полуобрушившихся кирпичных стен, окружавших поместье, увидеть далекие страны и, разумеется, — о, как же иначе! — заслужить себе неизбежную в таких случаях славу. Кто бы мог подумать, что дурацкие подростковые мечты сбудутся таким неожиданным, но, увы, жестоким образом. Блеск океана, топот копыт, грохот орудий и завывание бури, — и вот я стою на холме, у подножия которого меня ждут чужие могилы, и, борясь с комком в горле, вспоминаю желтое покрывало осенней листвы в безумно далеком парке, посреди маленькой, давно сожженной страны.
Я медленно спустился вниз и прошагал к храмику. Дверь придела была приоткрыта на палец, но я не стал распахивать ее, а вежливо поскребся. Айрис появилась тотчас же, и у меня промелькнула неприятная мысль о том, что я не вовремя, однако смущенная улыбка, заставившая порозоветь ее щеки, убедила меня в обратном.
Айрис появилась тотчас же, и у меня промелькнула неприятная мысль о том, что я не вовремя, однако смущенная улыбка, заставившая порозоветь ее щеки, убедила меня в обратном.
— Это вы? — тихо произнесла она. — Вас так долго не было, я уж решила, что вы покинули столицу…
— Я действительно покидал столицу, был на юге, — ответил я, ощущая какую-то неловкость, — но вернулся.
Сделав приглашающий жест, Айрис нырнула в дверь, и я, шагнув следом, заметил, что она прячет в небольшой кожаный ларь какие-то свитки, намотанные на палочки из черного дерева. «Вероятно, — подумал я, — она читала религиозные каноны… а впрочем, чем еще ей тут заниматься?»
Я сбросил на скамью свою кожаную сумку и потянул ремешок застежки.
— Я принес кое-какие вкусности… вы позволите?
— О, конечно! — жрица резко обернулась и бросилась убирать со стола деревянную хлебницу и коробочки с приправами. Неожиданно я обратил внимание на ее руки с обкусанными ногтями. Остановившись, я поднял голову; наши взгляды встретились. В глазах Айрис стояло что-то, очень похожее на отчаяние. Она тотчас дернулась, резко повернулась, хлебница выпала из ее рук, девушка ойкнула и нагнулась, поднимая ее, — я стоял, замерев, словно истукан, и ощущая, как мелко пульсирует кровь в кончиках пальцев. Парой секунд позже я овладел собой и потащил из сумки многочисленные свертки.
— Закатим пиршество, — сказал я, стараясь говорить как можно более беспечным тоном, — тем более что и погода вполне располагает, вам не кажется?
Айрис посмотрела в окно и кивнула:
— Да, море здесь часто преподносит сюрпризы…
Девчонки Дайниз расстарались на славу: в сумке обнаружились пол-окорока, еще горячие, хрустящие ломтики жареного картофеля, печеные крабы, множество завинчивающихся походных чашечек с набором соусов, а также несколько кувшинов вина с дорогими печатями на многоцветных витых шнурках. При виде моих яств жрица недоуменно распахнула глаза:
— Вы заказывали все это в столице?
— Что вы, у нас просто хороший повар. Иногда он творит чудеса. Для меня, привыкшего к корабельной кухне, все это кажется даже излишним, но…
— К корабельной кухне? Вы так много плаваете?
Я понял, что сболтнул лишнего, но деваться было уже некуда.
— Да, — ответил я, срывая печать с высокого серебряного кувшина. — Недавно я унаследовал титул… мой господин и наставник был королевским корсаром. Там, на юге…
— Вы говорили, он умер?
— Его убили.
Айрис поставила на стол знакомые мне стаканчики и села напротив меня. Я сосредоточенно, стараясь не смотреть на нее, резал своим матросским ножом окорок, раскладывая ломти мяса на простой оловянной тарелке. Закончив, я развинтил соусницы — по комнате сразу же поплыл многоликий аромат — и разлил вино.
— Вечером, наверное, будет холодно.
— Да, — она коротко поклонилась и взяла свой стакан. — Какой прекрасный напиток. Вы, вероятно, очень богаты?
— Мои доходы не покрывают расходов. Пока, по крайней мере. Айрис, — я залпом проглотил свое вино, едва не закашлялся и несколько секунд, морщась, массировал горло, — Айрис, скажите, вы здесь потому, что не смогли… тогда?
— Вы очень проницательны, мой князь, — ее голос прозвучал, словно шелест ночного ветра в старом парке.
— Простите…
— Это вы меня простите.
Она закрыла лицо руками и отвернулась. Я сидел, боясь шевельнуться, весь покрытый потом от тех слов, которые я только что произнес, — я знал, что должен, обязательно должен сказать и все прочее, но откуда, откуда же мне было взять силы на это?