Я аккуратно сложил документ, засунул его во внутренний карман куртки и поднялся из-за стола.
— Ты поедешь один? — спросил Энгард.
— Да, — кивнул я, — так будет лучше…
Крабовая улица начиналась от самой набережной.
Следуя полученным от околоточного стражника указаниям, я неспешно проехал от порта до самого яхт-клуба, возле его красно-коричневого корпуса свернул налево — из открытых окон клубного ресторана доносилась негромкая музыка и позвякивание бокалов, деловая аристократия столицы, причастная к королевским канцеляриям, уже заняла свои места за столиками, — и вскоре увидел начищенную бронзовую вывеску, изображавшую ската. «Рыбные закуски Нуарэ и сына» — это здесь, вспомнил я. Я спрыгнул со своей тихой пегой кобылки и завертел головой в поисках коновязи.
Из Золовкина проулка вывернула чистенькая наемная карета без гербов, кучер натянул вожжи, и экипаж замер возле лаковых дверей заведения.
— Получи, голубчик, — услыхал я странно знакомый голос и едва не выронил повод.
Судья Лоалла вежливо протянул кучеру монету, захлопнул за собой дверцу экипажа и повернулся ко мне. Наши глаза встретились.
— Так-так, — прищурился его превосходительство, — наверное, это все неспроста. Ну-ка, юноша, — его рука неожиданно цепко схватила мой локоть, — вяжите своего скакуна и давайте прогуляемся до набережной. Не волнуйтесь, на Крабовой лошадей еще ни разу не крали.
Я кое-как затянул на чугунной тумбе самый простой узелок, хлопнул лошадку по шее и поплелся следом за судьей.
— Надо думать, вы хотите увидеть здесь того же человека, что и я, — проговорил Лоалла. — Ну, давайте, давайте… рассказывайте.
И я рассказал ему все — разумеется, кроме главного. И еще я не решился упоминуть о бумагах… Стоя возле желтого кирпичного парапета набережной, Лоалла задумчиво жевал губами и теребил в пальцах набитую, но так и не зажженную трубку. Услышав о Вилларо, судья заметно помрачнел, но ничего не сказал. После того как я наконец умолк, его превосходительство вытащил из брючного кармана изящное золотое кресало и долго, с какой-то яростью вырубал огонь. В стеклах его пенсне плясало жаркое послеполуденное солнце.
— Вот ведь дела, — буркнул он, когда из трубки наконец потянулся дымок, — приехал из чистого интереса и впутался… ваша цацка, мой юный князь, прибыла сюда из Ханонго!
Я молча протянул ему свою драгоценную бумагу. Лоалла хищно прищурился, пробежал документ глазами и со вздохом вернул его мне.
— Когда заговорит бедняга Гэкко, не знает пока никто, — тихо сказал судья. — И поэтому вы решили потолковать с нашим дорогим Кааном… верно?
— Верно, — обреченно кивнул я.
— Значит, о Монфоре вам уже все известно?
— Вам, юноша, сейчас известно больше.
— Я рассказал вам все, что знал, ваше превосходительство. А вот вы…
— Да, я уже тоже кое-что узнал. Я не буду спрашивать, откуда у вас эта странноватая бумага. Вероятно, ее раздобыл ваш друг граф. Рисковый он у вас парень, честное слово. Я, например, не решился бы описывать круги вокруг самого Висельника. Но ладно! Сейчас это уже не имеет особого значения. То, что я вас встретил, — наверное, знак судьбы. Вы поймете, о чем я… Идемте, Каан уже ждет меня.
Судья ободряюще хлопнул меня по плечу и зашагал по улице к рыбному заведению. Я плелся за ним, ощущая едва ли не слабость в ногах. Вот уж кого я не думал здесь встретить! И хорошо это или плохо? Теперь я уже жалел, что решился ехать к неведомому Каану. Иллари, правда, твердо заявил мне, что я всегда могу рассчитывать на любую помощь нотариуса — но появление здесь Лоаллы!
Уж он-то каким образом впутался в эту историю? Неужели дурацкая безделушка, полученная Эйно из рук Монфора, привела его на те же тропы, что и нас с Энгардом? Впрочем, постепенно во мне росла уверенность в том, что сейчас я узнаю много нового: в противном случае старый плут не стал бы тащить меня с собой.
— Здесь, кстати, подают превосходную камбалу, — заметил судья, толкая дверь ресторанчика.
Мелодично звякнули подвешенные над дверью серебряные трубочки, и я принялся осматриваться в мягком полумраке наполовину зашторенных окон. Здесь было уютно, на старинных стенах там и сям виднелись чучела разномастных морских чудищ, небольшие овальные столики лоснились свежим лаком, а стойка, тянувшаяся во всю длину зала, была украшена резными картинами из морской жизни. На наше появление, как я понял, никто не обратил внимания, даже длинноносый виночерпий в полосатом колпаке, погруженный в чтение утренней газеты, лишь сверкнул из-за стойки внимательным глазом и сделал вид, что нас с судьей просто не существует на свете. Посетителей сейчас было всего трое — двое хорошо одетых мужчин, неторопливо дегустирующих каких-то моллюсков, да рослый детина в белой шелковой рубашке с пышным воротом и странной в такую погоду черной шапочке на самой макушке, сидевший в дальнем углу зала. К нему-то мы и направились. Услышав шаги, Каан («Да уж, — подумал я, — похож он на нотариуса…») оторвался от высокого черного бокала и широко улыбнулся судье. Потом его синие, немного воспаленные глаза пытливо ощупали меня.
— Это наследник Лоттвица, — произнес Лоалла, не обременяя себя излишними приветствиями, и плюхнулся на высокий стул.