Аленка проснулась, чувствуя, как по спине вдоль позвоночника струйкой стекает холодный пот. Страх вертелся, носился и метался в узурпаторше, как бешеный пес, посаженный на цепь.
— Спокойно, — сама себе сказала лжецарица и не узнала собственного голоса, до того он был противный и не схожий с человеческим. Словно заговорил ржавый рукомойник. В Кутеже все спокойно.
Аленка чуть?чуть посидела под одеялом, приходя в себя, потом зажгла дорогую заморскую ароматную свечу, всегда бывшую возле кровати на столике, и, взяв с собой золотой подсвечник, встала и принялась обходить комнату, словно пыталась отыскать в ней следы своих ночных кошмаров.
— Ай, кто это?! — взвизгнула она, уловив краем глаза какое?то движение у дальней стены. А ну выходи, не то хуже будет!
Однако никто не выходил, и Аленка, набравшись смелости, сама пошла туда, где, возможно, прятался какой?нибудь очередной злоумышленник. Но, подойдя к стене, Аленка обнаружила только большое зеркало и в нем свое — перекошенное страхом и злобой — лицо.
«Как же я еще до этого зеркала не добралась — не раскокала», — подумала Аленка и уже хотела было исправить свою ошибку, как по зеркалу, словно по воде, пошла мелкая рябь и отражение в нем сменилось. И теперь на узурпаторшу строго и укоризненно взирала апельсиновая кошка Руфина, сверкая глазами так, что никакой Янтарной комнате за их блеском не угнаться.
— Че смотришь?! — рыкнула Аленка и замахнулась канделябром, но тихий голос Руфины ее остановил:
— Погоди. Успеешь еще расколоть.
— Я тебя не боюсь! — крикнула Аленка.
— Аналогично, — сказала кошка.
Аленка не знала, что это за слово такое «аналогично», сочла его ругательным и потому принялась сама ругаться, как пьяный бурлак в приречном трактире.
Руфина с видимым спокойствием выслушала поток непотребной ругани и, когда Аленка истощила весь свой ненормативный тезаурус, холодно сказала:
— Аленка, а ведь тебе конец приходит.
— Шиш! — зло сказала Аленка. Не дождесси.
— Дождусь, — усмехнулась кошка. Увижу еще, как спасаться ты надумаешь постыдным бегством от народного возмездия, да только далеко не убежишь.
— Я хорошо бегаю, — похвасталась Аленка.
Кошка опять засмеялась. Потом, посерьезнев, спросила:
— Не надоело тебе еще страну разваливать? Не надоело народ обескровливать да по миру пускать? Может, пора тебе за ум взяться?.. Впрочем, что я говорю, какой ум, когда его у тебя сроду не было…
— Был! — возразила Аленка и, чуть поразмыслив, поняла, что сказала не то.
А кошка опять рассмеялась.
— Жалко, не вышло у меня поганой жабой тебя сотворить, — прошипела Руфине Аленка. Мокрое б место от тебя тогда осталось!
— Судьба! — Руфина комично развела лапками. Так, ладно, заболталась я с тобой, меня Ко Сей только на пять минут отпустил. Варенье с ним варим из розовых лепестков, отлучаться нельзя — пригорит. В общем, Аленка, мой тебе совет: отрекайся по?хорошему от незаконно захваченной власти и, испросив всенародно прощения, уходи в самый дальний монастырь на вечное покаяние; Да, имей в виду, монастырь должен быть женским, а то ведь ты придумаешь с больной головы?то…
— Ни за что! — гордо ответствовала Аленка. Скорее реки вспять потекут, чем я добровольно скипетр и державу из рук выпущу.
— Как хочешь, — сказала кошка. Мое дело — предупредить. Недолго тебе осталось…
Тут нервы самозванки не выдержали, и она запустила в зеркало подсвечником. Зеркало не разлетелось на осколочки, как ожидала Аленка, просто по нему пролегла блестящая продольная извилистая трещина, как бы разделившая ненавистное стекло надвое. И в одной половинке была видна Руфина, с поистине царским достоинством удаляющаяся от Аленки по какому?то полутемному коридору, а в другой отражалась кошмарная волчья голова, венчавшая еще вполне человеческое тело в кружевном ночном платье.
— Аг?рр! — взревела Аленка, и волчья голова в зеркале точно повторила ее движения.
Самозванка отбежала от проклятого, стекла и принялась ощупывать свою голову. Так и есть — полностью волчья!
И тогда Аленка завыла.
Сбежавшиеся на вой царицы служанки обнаружили ее катающейся по полу и вопящей: «Голова моя, голова!» Успокоилась узурпаторша только после того, как в лицо ей выплеснули полкувшина воды для умывания.
— Говорите, — обводя служанок горящими безумием глазами, потребовала Аленка. Какая у меня голова?
— Как это какая, матушка? — удивилась самая старая и потому самая правдивая служанка. Известно какая. Человечья. Как у всех людей.
— Точно? — Аленка снова принялась за мануальное исследование собственной головы, — А не волчья?
— Помилуй, Параскева Пятница! — ответила та же служанка. Где это видано, чтоб на шеях у человеков росли волчьи головы! Это вы, матушка, плохой сон видели.
— Сон… Да, точно, сон, — кивнула Аленка. Принесите мне мой халат кидайский, ватный, и засветите все свечи в малых покоях. Я там хочу побыть.
— Матушка царица, — помявшись, робко вымолвила одна из девиц, — Господина махатму можно уже выпустить из кладовой? А то они сильно кричат — всех мышей распугали. И нам за колбасой либо сыром ходить туда лишний раз несподручно — господин махатма на нас злобно кидается и даже норовит укусить…