— Уехал мой?то на подвиги, — выговорила наконец она.
Иван присвистнул:
— Ко Сея бить?
— Его самого. Ох, горе мое горькое! Судьба моя окаянная! Ни меча?то, ни булавы толком в руках не удержит, а все урвется в драку… Не боится, что ему буйну голову снесут, что меня вдовой беспритычной оставит, а деточку нашего нерожденного сиротинкой?безотцовщиной! — запричитала Василиса Прекрасная.
Я хотела было поддержать ее фразой о том, что у мужчин такая подлая психология и не стоит на них внимания обращать, но тут опять встрял Иван:
— На каком он коне?то поехал? — деловитым тоном осведомился дурачок у свояченицы. На гнедом али на сером с яблоками?
От такого внезапного вопроса Прекрасная даже плакать перестала.
— Вроде на гнедом, — припомнила, она, нахмурив прелестные густые бровки.
Иван махнул рукой:
— Тогда не печалуйся, родимая, далеко он не уедет. Гнедой второй день раскованный стоял, да и норов у него… Не царевичу с таким конем управляться. Этот конь чисто пес шкодливый да хитрый, свою выгоду знает. По городу?то он еще братку довезет, а возле Калинова моста обязательно сбросит и в конюшни вернется. Так что жди своего героя к вечеру да прикажи истопить баню: вернется царевич черней грязи черной. Сама, поди, знаешь, что у Калинова моста за болото непросыхающее.
Василиса Прекрасная с надеждой поглядела на моего официального супруга. Слезы на ее щеках высохли.
— Ох, спасибо тебе, Ванечка, что утешил! — улыбнулась она. А то я совсем отчаялась: и матушки нет, и мой неслух к черту на рога поскакал.
А то я совсем отчаялась: и матушки нет, и мой неслух к черту на рога поскакал. Душа за всех изболелась… — Тут она поглядела на меня. Повезло тебе с муженьком, — блеснув ровными зубками, сказала Прекрасная Василиса. Так пойду я в свой терем, велю готовить обед парадный, ведь голодный мой?то явится, да и злой…
Она было приподнялась, но я ее остановила:
— Подожди, пожалуйста, Василиса. Я ведь тут у вас человек новый, многого не понимаю, мне растолковать многое нужно…
— Что ж тебе растолковать, сестрица милая? — Тезка глядела на меня с нетерпеливым вниманием.
— Ну, хотя бы… Хотя бы, что такое Альманах! Разве я могла предполагать, что эта фраза произведет такой ошеломительный эффект!
Василиса Прекрасная побледнела и схватилась за ворот своей сорочки так, что украшавшие его бисер и стеклярус брызгами сыпанули во все стороны. Иван вскочил и начал озираться, словно ожидал нападения на беседку каких?то неведомых врагов. Но все было тихо.
— Ох, — отдышалась тезка. Видно, смерти нашей ты хочешь безвременно, что про такие дела без опаски говоришь!
— Ничего не понимаю, — призналась я. Мне кошка, то есть Руфина, упомянула об этом Аль…
— Молчи! Не поминай лишний раз! — простонала Василиса.
— Так мне хоть знать надо, что это такое. Василиса помолчала пару минут, видимо собираясь с духом, потом сказала:
— Ванятка, родимый, походи вокруг беседки, погляди?посторожи, чтоб никто нашего разговору не подслушивал. А я уж растолкую жене твоей вещи тайные, чтоб она с незнания дел каких?нибудь не наворотила.
Иван кивнул и вышел из беседки патрулировать кусты, А мне показалось, что теплый ароматный весенний воздух вдруг сменился каким?то ледяным ветром, Словно дуло из какого?то гигантского погреба…
— Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! — Прекрасная Василиса принялась, встав, закрещивать всю беседку. Яко исчезает дым, да исчезнут…
Ледяной ветер действительно исчез. Василиса дочитала молитву до конца и села вплотную ко мне. Лицо ее было бледно, а глаза горели каким?то странным огнем.
— Грешница я, сестрица названая, — сказала Прекрасная. За мои грехи и наказует меня Бог. Да только могла ли я тогда знать, что все так обернется!.. Молодая была, неразумная, а сейчас за неразумие свое расплачиваюсь. Ну, слушай по порядку повесть мою печальную. Без матери?то я рано осталась, отец еще молод был, вот и привел он в дом мачеху с двумя детьми:
Аленкой, моей ровесницей, и малым братцем Иванушкой. Иванушку того Аленка много позже в козлика обратила, да ты, верно, о сем знаешь…
— Да, слыхала.
— Так речь сейчас не о нем. Обо мне. Сильно мне Аленка докучала. Изорвет мои платья, в избе беспорядок устроит, скотину со двора сгонит, а отцу и мачехе докладывает, что будто это все я устроила. Мачеха меня колотить примется, отец поначалу заступался, а потом и перестал… Долго я так терпела, но и всякому терпению конец приходит. Решила я сбежать из дому и пойти в служанки хоть к Бабе Яге, хоть к чернокнижнику какому, лишь бы они меня своему колдовскому ремеслу выучили, и смогла бы я Аленке противустать. Дура я тогда была, не ведала, каково опасно колдовством владеть и какой это грех великий…
Сбежала я, долго скиталась по лесам, один раз в болото забрела, чуть не увязла. И когда уж по коленки я в трясине?то застыла, ни взад ни вперед двинуться не могу, смотрю, едет прямо сквозь деревья черный всадник на черном коне и глазами сверкает, как горящими угольями. Остановился он передо мной, глядит и молчит. А потом протянул мне копье длинное древком вперед. Я за древко ухватилась, он копье к себе рванул и махом меня из болота вытащил. Так и пошла я за ним, грязная вся да замызганная, за копье держась.
Долго ли, коротко ли шла, а только привел меня всадник тот на большую поляну. На поляне стоит изба — костями человеческими стены подперты, на крыше черепа красуются опять же человечьи, и глаза у них белым огнем светятся, так и жгут. Тут всадник исчез, а на пороге избы появился человечек невысокий в колпаке остром, звездами украшенном. Поглядел на меня и обратился в избу, за дверь:
— Мадам, сэт импосибль! К нам опять есть появиться ле пти бель фам!