— А почему она так называется — Колупаевская?
— Раньше там болотник жил, Колупай его прозвище. Пугал всех, газы вонючие испускал из недр болотных, — пояснил словоохотливый бородач. Потом его две русалки на куски порвали. Из ревности. Он, видишь, каждой обещался, что будет законным мужем, наделал им икры, а сам смылся. Но от баб разве сбежишь — в аду, не то что в болоте достанут. Вот и не стало Колупая. Одно только название и прижилось… А вот уж и поляна наша. Эх, нынче опять кашу пшенную с салом давать будут, запах отседа ощущается!
Впереди действительно сияла изумрудной зеленью огромная, в два футбольных поля поляна. На ней кипела жизнь.
— Там… избы? — удивилась я.
— Конечно. Поначалу?то мы во времянках жили. А теперь у нас тут свой город. Или даже крепость. Голой рукою нас не возьмешь!
Меня довели до добротной двухэтажной избы, посадили на лавочку и попросили обождать, покуда рыжеволосый сбегает, доложит главному, что к партизанам сама Премудрая Василиса пожаловала.
Я покорно села. Тут же ко мне подскочила девчушка лет десяти с кувшинчиком молока и ломтем свежеиспеченного хлеба:
— Подкрепитесь, тетенька! А потом к нам пожалуйте на постой, мамаша очень просят. Вон наша изба — с синими ставнями.
— Хорошо, — кивнула я, и девчушка умчалась.
За то время, как рыжий делал обо мне доклад, главному, я успела съесть предложенное мне угощение и осмотреться. Это действительно напоминало город: избы, терема, торговые ряды. Неплохо, однако, живут партизаны… Кстати, та группа, что вела меня сюда, резво умчалась на трапезу, справедливо полагая, что война войной, а обед — по расписанию.
На скамейке меня разморило, и я лениво размышляла о том, что ведь надо еще представиться какому?то главному, как вдруг с галереи второго этажа раздался звонкий женский голос:
— И где же Василиса Премудрая?
Я вскочила и глянула вверх. На меня оттуда с любопытством взирала дама примерно моих лет. Лицо у нее было такое, что поневоле хотелось завидовать и жалеть о впустую, без лифтинг?кремов и гоммаж?лосьонов, прожитой жизни.
— Пожалуйте сюда, Василиса свет Никитична. Дама сделала ручкой приглашающий жест.
Я шагнула было к крыльцу, но тут припомнила, как Аленка может преображаться, и поинтересовалась:
— А вы кто, собственно, будете?
Дама засмеялась.
— Я Марья Моревна, прекрасная королевна, — сказала она без лишней скромности. И я здесь главная партизанка.
* * *
Лжецарица билась в истерике. Истерика ее выражалась способом традиционным: на мелкие черепки разбивалась бесценная фарфоровая посуда кидайского производства, вышибались оконные стекла и летели сверкающими брызгами на собравшуюся толпу зевак, рвались на мелкие клочки редкостные гобелены — подарки иноземных королев и принцесс… И над, всем этим бесчинством стоял вопль:
— Уничтожу!!!
— Опять наша царица лютовать взялась, — переговаривались зеваки.
Из царских палат доносились звуки, свидетельствовавшие о том, что узурпаторша с посуды переключилась на мебель.
— Ишь как вопит! — одобрительно посмеивался народ. Что твой лось по весне!
В толпе шныряли царицыны наушники и доносчики, подслушивали?подглядывали моменты недовольства народного, чтобы потом состряпать донос, но на них никто уже не обращал внимания. А ежели и обращали, то только для того, чтоб дать пинка или оттаскать за вихры — не шпионь, не лей воду против ветра!
Потому что в воздухе носился запах свободы.
Нельзя сказать, что был этот запах особливо приятным для обоняния. Никогда еще горелые доски не пахли, как жасмин, а от пепла, разметанного шальным ветром по всему Кутежу, слезились глаза и хотелось чихать. Но кутежане это претерпевали стоически.
Потому что свершилось из ряда вон выходящее событие.
Сгорело дотла проклятое лечебно?трудовое очистилище, наводившее страх на народ.
И, что самое главное, на момент пожара людей в очистилище не было.
— Видать, удалось бежать затворничкам, — шептались мужики.
— И погоня их не догнала…
— Где им, кровососам, угнаться! Они небось со страху в штаны наложили! Чуют, что конец скорый наступит их бесчинствам…
Тут из дворца раздался совсем уж запредельный визг.
— Неужто стены крушить примется? — озабоченно посмотрел на оплот тирании мужичок?в рваном зипуне. Откуль только в бабе сила берется такая немереная?!
— Отъелась на царских?то харчах! — внес пояснения худощавый тип, чем?то напоминавший попа?расстригу.
— Ох, не губите! Ох, пощадите! — Из царских палат кубарем выкатывались простоволосые, в одних рваных исподних сорочках девицы.
— Ох, не губите! Ох, пощадите! — Из царских палат кубарем выкатывались простоволосые, в одних рваных исподних сорочках девицы. Едва завидев ротозейничающую толпу, девицы кинулись под защиту наиболее крепких и уважаемых мужиков: — Ой, оставьте душу на покаяние! Ой, спрячьте нас, грешных, да в самом глубоком погребу от энтого страху!
Девицам сердобольные бабы и молодки пожертвовали платков и шалей, чтоб не срамотиться на народе в исподнем. И тут же, едва эти несчастные и зареванные пришли в себя, приступили к ним с допросом: «Что во дворце деется?»
— Страх, ой страх, люди добрые! — прижала ладошки к щекам пухленькая симпатичная девица с густо?лиловым синяком под глазом. Пришел, видно, на нашу землю день судный!