— Гонсало де Хенилья, — ровным голосом произнес де Реваль, — означает ли сказанное вами, что вы лгали, утверждая, что видите лишь меня и Диего де Гуальдо?
— Я не счел нужным видеть остальных, — громыхнула статуя, — они того не сто?ят.
— Тем не менее вы в присутствии свидетелей признали, что предъявленные вам обвинения справедливы.
— Нет, — отрезал Хенилья, — я счел возможным подтвердить то, что под пыткой выдал слуга, но не считаю сделанное преступлением, хотя в то время я и сожалел о гонце, а о лошади сожалею и теперь. Тем не менее это было необходимо. Жертвуя малым во имя великой цели, мы поступаем правильно и разумно.
— Так почему ты не сказал об этом королю, своим солдатам, монахиням, наконец?! — взорвался Альфорка, а Лихана грустно кивнул головой.
— Брат Хуан, — командор всем корпусом развернулся к Хайме, тяжело вздохнул, оседая, гравий, — я готов ответить на ваши вопросы.
Я даже рад, что Святая Импарция будет знать все. Вы заслужили правду, ценой жизни скрывая то, что осчастливило бы врагов Онсии. Я поступил бы недостойно, не явившись на ваш вызов, и я прощаю вам некоторую горячность. Вы были одурманены, к тому же услышанное касалось вас лично.
— Да, — подтвердил де Реваль, — это касалось меня лично, но не вам говорить о прощении.
— Моя совесть чиста. — Два светлых луча полоснули по истоптанному берегу. Откуда в предателе этот свет? Этот свет и эта уверенность?! — Я жил во славу Господа и моего короля, слышите, вы? Ничтожества, призвавшие на помощь полудохлых ублюдочных божков! Как же я счастлив, что могу бросить вам в лицо правду…
— При жизни ты предпочитал ее скрывать. — Глаза статуи слепили, но коршуны могут смотреть на солнце, а на гербе де Гуальдо было и первое, и второе. — Ты боялся за свою славу, Хенилья. Ведь она была грязной и краденой, а тебе нужны были блистающие доспехи, титулы, земли, молодая жена…
— Дон Диего! — прикрикнул Хайме. — Замолчите. Дон Гонсало, почему вы пошли на преступление?
— Почему? — Мраморные губы медленно раздвинулись в улыбке, черные складки на лице стали жестче и безжалостней. Еще безжалостней. — Извольте, брат Хуан, я отвечу, хотя не сомневаюсь, что вы и сами догадались. Вы, в отличие от тех, кто рядом с вами, умны. Сейчас умны, но семнадцать лет назад вы подражали своему родичу и повторяли глупые шутки его офицеров. Как вы называли меня тогда?
— К чему это? — не понял Лихана, но командор говорил только с импарсиалом.
— Вы называли меня старым занудой, — проревел истукан в ночное небо, — вы не желали меня слушать! Ваши головы были заняты пирушками, охотой и женщинами, вы не видели, что на пороге война, и вы к ней не готовились! Нет, вы могли глупо и красиво сдохнуть, но не победить, а я знал, как надо! Я предупреждал, говорил, писал, бился головой об стену, а меня сплавили в захолустный гарнизон командором!
Еще бы, ведь последняя глупость в устах любого пустоголового гранда заслуживает внимания, а провинциал без протекции может лишь чушь молоть! Молодые недоумки злились, когда я делал из них солдат и заставлял служить, а не шляться по девкам. Я превратил гарнизон Сургоса в образцовый, но кто это заметил?! Никто… Король верил мирному договору, гранды валяли дурака, а армия погибала без единого выстрела. Я видел, что Онсия идет ко дну, я знал, как ее спасти, но не мог ничего!
Вы слышали, что говорили «белолобые»? Им была нужна война, и они ее получили, но по моим нотам! Да, я мог выбить эту мразь еще в горах, но что бы это дало? Героем опять стал бы гранд и родич короля в придачу. Конечно, ведь это он нашел врага и полез бы впереди всех со шпагой, а я опять был бы никем… Вьючным мулом!
Чтобы разбудить короля и Онсию, нужна была встряска. И такой встряской стал бы разгром монастыря, уничтожение налетчиков и бросок на Виорн. И что в сравнении с этим младший сын горного бирюка и толпа баб, которые не стоят доброго слова, что лишний раз доказала Мария! Эту цену было можно и нужно заплатить за величие Онсии, и я ее заплатил.
Кто же знал, что хитано найдут гонца раньше времени? Я как чуял, хотел избавиться от проклятого адуара, но наши дворяне не могут без хитанских шлюх и фламенко… Губернатор намекнул мне, что адуар под его защитой, и я это проглотил… Я сорок лет глотал поучения и оскорбления дураков и ничтожеств, меня соизволили услышать, только когда я швырнул к ногам короля ключи от Виорна. Мне дали армию, но посадили на шею напыщенного осла, который знал свою родословную от Газдрубала и ни дьявола не понимал в том, что ему поручено…
— И он весьма своевременно упал с лошади и разбился, — закончил за Хенилью импарсиал.
Мне дали армию, но посадили на шею напыщенного осла, который знал свою родословную от Газдрубала и ни дьявола не понимал в том, что ему поручено…
— И он весьма своевременно упал с лошади и разбился, — закончил за Хенилью импарсиал. — Это было большой удачей для Онсии. Еще одной большой удачей…
— К черту того, кто прикончил де Фару, — рванулся вперед Альфорка, — но мы… Мы не для того умирали, чтобы эта каналья взгромоздилась на белую лошадь.
— Как оказалось, именно для того, — поджал губы Себастьян, — и еще для того, чтобы уцелело тысячи полторы женщин.