— Сейчас, сеньор. — Гьомар ринулась вперед, она еще никого так не слушалась. — Пепе, воду давай!
«Надо помочь, — приказала себе Инес, — я должна помочь. Подержать, полить… Карлос кричал громче, но так же…»
— Гьомар, — герцогиня шагнула к суетящейся у таза камеристке, — я…
— Спорынью! — рыкнуло сзади. — Желтая склянка.
Инес в который раз за эту ночь отшвырнуло назад. Слава Господу, желтая склянка сразу бросилась в глаза. Женщина выхватила ее, едва не опрокинув две другие.
— Спасибо, — не забыл поблагодарить Бенеро, в руках которого что-то блеснуло, — теперь тампон. Помните?
Она помнила. Руки были заняты, ковер больше не качался. За спиной снова мяукнуло, на сей раз громче. Стукнуло железо о железо, налетела на помощника Гьомар, но все это было до безумия далеко. Настоящим были только раскрытый сундук, голос, требующий то одно, то другое, и жадные руки. Инес носилась от стола к постели, сама не понимая, как узнает все эти склянки и инструменты. Тошнота и дрожь прошли, остался лишь страх не понять, напутать, но она раз за разом угадывала. Сунув врачу очередной флакон, женщина замерла, боясь пропустить новый приказ, но Бенеро молчал, и Инес не выдержала.
— Сеньор, — окликнула герцогиня, — что я должна делать?
— Здесь — ничего. — Врач тяжело опустился на чистый край постели. — Вы вольны не говорить с братом, но там дон Диего. Он ждет. Скажите ему, что у него дочь… И что сеньоре лучше второй раз не рожать.
2
Монах как уселся вечность назад под портретом Марииты и командора, так и сидел, уставившись в пол. Называть седого человека в кресле Хайме де Ревалем у Диего не получалось даже про себя. Меняются все, не все умирают и родятся заново в том же теле. Хайме не стал бы угрожать сестре Импарцией и не ударил бы в спину даже врага, а брат Хуан расхаживает со стилетом в рукаве и меняет ложь про мужчин на жизнь женщины. Спасибо, хоть отстал с расспросами о том, почему Леон де Гуальдо ушел с хитано, а не побежал под хвост к де Ригаско и Альфоркам и каким образом Хенилья его не узнал… Можно подумать, сеньор инкверент узнал молоденького горца, которому одолжил коня, хотя импарсиал есть импарсиал. Туда идут не все, и идут, чтобы спрашивать…
— Дон Диего… Дон Диего, вы здесь?
Женщина в атласном платье и странной белой косынке держалась за дверной косяк, словно боялась упасть. Герцогиня де Ригаско… Обещала помочь и помогла, теперь его черед спасать сестру от брата, чем бы все ни кончилось, но почему она молчит? Цепляется за дверь и молчит… Ребенок родился мертвым, это ясно, а Мариита?!
— Сеньора, я понимаю, что… — Первые три слова прозвучали внятно, но дальше горло перехватило.
— Кто из них? Скажите… Кто?..
— Девочка. — Женщина широко раскрыла обведенные темными кругами глаза.
— Значит… это была девочка? — Не все ли равно, кем он был, этот ребенок, если его… ее нет и не будет.
— Господи, какая же я глупая! — всплеснула руками вдова Карлоса. — Простите, я немного не в себе. Ваша дочь жива. Недоношена, но жива и будет жить. И с Марией все хорошо. Бенеро — волшебник или святой…
— Бенеро — суадит, герцогиня, — брат Хуан уже стоял рядом, — он не может быть святым. Роженица в сознании?
— Да, святой отец, — Инес де Ригаско и не думала скрывать отвращения, — но вряд ли вашими молитвами.
— Вы правы, — подтвердил монах, направляясь в спальню, — у меня были другие дела.
— Роженице нужен покой, — крикнула в сутуловатую спину герцогиня, — Бенеро говорит…
Брат Хуан, не снизойдя до ответа, скрылся в спальне, герцогиня рванулась следом. Мелькнуло платье, взвизгнула, захлопываясь, дверь, а Диего не мог сделать и шага. Он помнил, что у него дочь, а Мариита жива, знал, что из этого дома у него одна дорога — в Сан-Федерико, но даже это было не главным. Навалившаяся усталость заволокла прошлое и будущее тошнотворным чадом, мир стал смутным и неверным, словно покойный альгвазил таки врезал нахальному сеньору по голове.
— Дон Диего, — кто-то тронул за рукав… Пепе! — Дон Диего, что с вами?
— Ничего. Пепе, я тебя прошу, что бы я ни сделал, не удивляйся. Понял?
— Понял, — сверкнул глазами внук Мигелито. — Пожалуйте реал, сеньор. У вас дочь!
— Лови! — Диего заставил себя усмехнуться и войти в спальню. Монах уже стоял у постели. Ничего, подождет.
— Мариита… Нинья, ты меня слышишь? Нинья!!!
На полу простыни, и сколько же на них крови… Когда Хесуса свалил бык, крови было меньше!
— Что с ней сделали? — Последний из де Гуальдо тупо смотрел на ставшее вдруг незнакомым лицо, пытаясь унять дрожь, которой у него отродясь не случалось.
— Вы не должны тревожить роженицу, — потребовал высокий человек с густыми бровями — врач, тот самый… — Отойдите. И вы, сеньор инкверент, тоже.
— Вы предпочитаете, чтоб ее потревожили в Сан-Федерико, — огрызнулся импарсиал, — и не только ее?
— Оставь ее в покое! — Де Гуальдо выкинул бы монаха в окно, но руку сжало, точно клещами. Суадит, черт бы его побрал, был крепким орешком!
— Хайме, — Инес, раскинув руки, уже стояла между братом и врачом, — уходи!
— Бенеро, — монах предпочитал не видеть сестры, — успокойте герцогиню и, если потребуется, дона Диего. Здесь не… сельская ярмарка.