— Скажи Карлосу, — доносится издалека голос Маноло. — Пусть тоже знает…
— Скажу, — обещает Хайме. Он скажет, как бы глупо это ни выглядело. Если успеет. Если позволят… Поднимается ветер, озерные волны мерно бьют в берега и шумят, шумят, шумят…
2
Плеск воды неустанный и монотонный… Это не волны, это не могут быть волны, больше похоже на родник или на фонтан. Откуда в Альконье фонтан? Откуда в Альконье лилии, ветер и вода? А струи все журчат, негромко, но навязчиво… Если рядом ручей, почему так хочется пить?
— Потому что сухость во рту — следствие совершенной вами глупости, — недовольно объявил фонтан. — Лежите. Особенности вашей раны не позволяют слишком быстро подниматься.
— Зачем вы вернулись? — Хорошо, что можно не вставать, и плохо, что ничего не вышло. Добрыми намерениями выстлан путь в ад, и не только в свой собственный.
— Выпейте. — Вместо ответа Бенеро протянул знакомый стакан с незнакомой жидкостью. — Это тоже яд, но в вашем случае он ослабит действие атлинии. Если б Трацибула отравили не ею, а цикутой, вы бы приняли цикуту?
— Я бы принял то, в чем уверен. — Плеск фонтана и запах лилий усыпляли, но времени на сон не было. Времени не было ни на что — ночь безнадежно кончалась. — Вы здесь один?
— Разумеется, — холодно подтвердил врач. — Насколько я помню, христиане, вне зависимости от того, какой Церкви они принадлежат, почитают самоубийство грехом величайшим и непростимым?
— Как и суадиты, — попробовал усмехнуться инкверент.
Бенеро нужно прогнать и сосредоточиться на деле, но если он замолчит, то упадет и уснет. — Если вы тут, то дайте что-нибудь, чтоб я не засыпал.
— Вы приняли все, что нужно, — осчастливил врач, — возбуждающие средства в неумеренных дозах вредны для сердца.
— Я должен прийти в себя, — потребовал Хайме, — а больше, чем мне навредили вы, мне не навредит даже Пленилунья.
— Сонливость скоро пройдет, — пообещал Бенеро. — Можете сесть, только прислонитесь к бассейну.
Хайме сел, голова казалась тяжелой и горячей, словно в нее налили кипящей смолы, сердце продолжало пляску, но мысли начинали потихоньку проясняться. Бенеро пристроился рядом у розового куста, он вряд ли соображал, что натворил. Будь Бенеро христианином, его можно было бы назвать блаженным.
Хайме запрокинул лицо к бледнеющим звездам. Если б не суадит, он бы их не увидел. Если б не суадит, волос, на котором висят слава Хенильи и жизнь Инес, был бы толще.
— Оборотень ушел, зато Колесница в зените. — Кому он это говорит, себе или врачу? — Вы сделали свое дело, а теперь уходите. Мне, в отличие от маркизы де Хенилья, родильная горячка не грозит.
— Несомненно, — не пожелал принять шутку суадит. — Но я хочу увериться, что вам не грозит цикута, мышьяк и иные заболевания подобного рода. Вчера вы взяли с меня клятву, теперь ваша очередь.
— Вчера вы предпочли отправиться на костер, лишь бы не делать того, о чем вас просили, — огрызнулся Хайме, — почему вы отказываете в этом праве другим?
— Потому что жизнь — величайшая из ценностей и величайший из долгов, — отрезал врач. — Нам не дано знать, для чего мы пришли и когда уйдем. Можно предпочесть смерть тому, что еще более неприемлемо, но не оборвать нить жизни, ведь на ней подвешены и другие судьбы.
— Вот именно, — поморщился Хайме. Времени для бегства в смерть или на чужбину почти не осталось, но де Реваль не собирался ни умирать, ни бежать. Есть замыслы, которые осуществляют или сразу, или никогда, у него не вышло. Что ж, примем это как данность и пойдем до конца.
— Я думал о настойке мака, — внезапно произнес Бенеро, — стоял у окна, ждал альгвазилов и думал о синем пузырьке с резной крышкой. Один раз я взял его в руки. Вчера я сожалел, что выплеснул свою смерть в золу, положившись на волю Его. Сегодня я в ужасе от того, что, убив себя, убил бы роженицу и ребенка. Не сочтите за хвастовство, сеньор, но врач-мундиалит был бы бессилен.
А ведь окажись Бенеро не столь упрям, ничего бы не случилось, кроме смерти родами позабывшей свой долг вдовы. Инес спокойно спала бы в своей постели, а он бы негодовал на опозорившую Орла Онсии мерзавку и бегал наперегонки с Арбусто… Хотел бы Хайме де Реваль вновь стать братом Хуаном и ничего не знать ни о Хенилье, ни о собственной сестре? Нет, не хотел бы.
— Вы забыли вашего покорного слугу, без вас я бы тоже отправился к праотцам.
— Я помог вам быстрей прийти в сознание, и только, — свел густые брови суадит. — Не знаю, почему вы не умерли: принятого вами яда хватило бы на троих.
— Предпочитаю действовать наверняка, — усмехнулся Хайме, заставляя себя подняться. Как ни странно, это удалось с первой попытки.
— Врачи и солдаты чаще всех сталкиваются с невозможным. — Суадит внимательно смотрел на собеседника.
— Суадит внимательно смотрел на собеседника. — Но что есть невозможное, если не высшая воля? Кто из нас вправе ее подменять, определяя, кому жить, а кому — нет? Мне известны случаи, которые я почитал безнадежными, но вопреки моей науке у больных наступало улучшение. Вы страдали припадками падучей после удара по голове?
— Да, — не вдаваясь в подробности, бросил Хайме.
— Вам сказали, что это навсегда, но через два или три года приступы прошли.