— Что означают ваши слова? — Привычка не выдавать удивления выручила и на этот раз. — Я имею в виду те пятнадцать лет, которые вы якобы ждали.
— Шла война… — Воскресший пожал плечами и присел на корточки спиной к мертвецу.
— И где же вы дожидались мира? В Альконье или, судя по вашим вывертам, в Ромулье?
— Я неудачно выразился, — извинился де Гуальдо, — и не до конца представился. Капитан Диего Монтес к вашим услугам.
— «Пятеро из Байгеле»? — Узел стягивался все туже и все опасней, но грош цена инкверенту, не желающему докопаться до истины.
— Представьте, — взгляд дона Диего стал жестким, — я мог убить Хенилью, когда он обнимал меня на глазах всей армии.
— Тогда вам не удалось бы сбежать.
— Вы всерьез так полагаете?
— Нет, черт вас побери! Вы — наглец, но не трус. Так почему вы отступились?
— Хенилья бил лоассцев, — ровным голосом объявил тот, кто был когда-то Леоном. — Что бы командор ни сделал со всеми нами, он был нужен Онсии живым. Я решил дождаться конца войны, ведь судьба могла распорядиться нами по-своему. Мог погибнуть я, — уверяю вас, я от смерти не бегал. Мог погибнуть командор. Смерть могла забрать и обоих, не забрала… У меня не осталось выбора, де Реваль.
— Я — брат Хуан, — зло поправил кто-то чужой голосом Хайме.
— Значит, дальнейшее вас не касается, — не стал спорить де Гуальдо. — Пока Мария не может подняться, я в вашем распоряжении, но память Альконьи принадлежит тем, кто дрался и выжил.
Больше он не скажет ничего. Инкверент повидал достаточно, чтобы это понять. Спасая любовницу, Диего возьмет на себя убийство и повторит любую чушь, но правду от него услышит только Хайме де Реваль и только сейчас. Другое дело, нужна ли она, эта правда, даже через годы обернувшаяся смертью.
Дон Диего молчал, его родичи тоже были неразговорчивы. Забавно, сдавшийся Святой Импарции преступник так и не отдал ни шпагу, ни кинжал. Когда сюда придут, будет не разобрать, кто у кого в плену. Когда сюда придут, спрашивать станет поздно… Что ж, многие знания есть многие печали, этим и успокоимся. Нужно думать о другом. О схватке с Протектой, в которой кто-то да останется без головы. Уцелевшие альгвазилы скажут правду, дон Диего солжет, а Пленилунья? Бросит на чашу весов все или откажется от Арбусто и его головорезов?
А может, сделать убийцей покойника? Капитан Арбусто-дель-Бехо по приказу вышестоящих убил слишком высоко взлетевшего Орла Онсии, а затем опять же по приказу усиленно ловил себя самого. Затем вдова растеряла добродетель, убийца об этом узнал и решил спрятаться за любовников. То, что успели заметить Коломбо и альгвазилы, этого не опровергнет. Леон — герой войны, лично обласканный Хенильей.
Он мог нанести визит маркизе, это не преступление. Тогда вся вина Диего в неповиновении властям, сговоре с Инес и дурацкой записке, о которой знают только Торрихос и врач.
На таких позициях Импарция может дать бой Протекте, вернее, могла бы, потому что будут допросы. Диего выдержит, суадит скорее всего тоже. Остаются Инес и Мария, а Фарагуандо ненавидит зов плоти не меньше Коломбо. Насколько он благоволил к праведным вдовам, настолько он обрушится на грешниц. Инес еще можно представить жертвой, но Марию не спрячешь. Дурочка не из тех, кто способен молчать или врать, а Фарагуандо от личного допроса не откажется. Они все в западне, разве что Мария умрет родами, но тогда Диего будет свободен, и один дьявол знает, что он выкинет. Сбежит, скорее всего…
— Сеньор де Гуальдо.
— Я вас слушаю, святой отец!
Коломбо так и пропал, вряд ли надолго, но это надо использовать.
— Я хочу знать правду. Не как инкверент, как родич Карлоса. В конце концов, они с доном Гонсало лежат в одной церкви…
— Место дона Карлоса в Альконье.
— Так решил покойный король. Дон… — сейчас лучше звать его Леоном, — Леон, я не знаю, сколько у нас времени. Может, несколько часов, а может, и несколько минут. Если я без видимой причины вас перебью, не удивляйтесь.
— Я не буду брать с тебя клятву, — де Гуальдо зачем-то вытащил кинжал, — ты давно присягнул, хотя вряд ли об этом знаешь. Ты хорошо помнишь тот день? То, что было до схватки?
— Да, — он и в самом деле помнит все: лопнувшую перчатку, испятнанную камнями дорогу, сужающих круги птиц, отцветающий шиповник…
— Вы приняли бой, потому что солдаты не успевали, а не успевали они из-за гонца. То есть из-за меня.
— Каждый может упасть с лошади, — Хайме уже ничего не понимал, — но при чем здесь Хенилья?
— Не знаю, — свел брови Леон, — я до сих пор ничего не знаю, потому что доехал до Сургоса и передал письмо. Из рук в руки. Мы сидели с командором в его кабинете, он угощал меня вином, потом предложил вступить в армию. Я отказался — де Гуальдо не покидают Альконью, вернее, не покидали до меня. Предложение Хенильи и вкус вина — последнее, что я помню. Я очнулся в холмах, со мной была хитана, рядом бился покалеченный конь…
— Ты бывал раньше у Хенильи? — Нужно убить в себе выжившего в бойне мальчишку и дать волю инкверенту. Тогда можно будет хоть что-то понять.
— Один раз, — без колебаний признал де Гуальдо. — Думаешь, я не пытался сложить черепки иначе? Они не складывались, как я их ни вертел. Я мог потерять память, мог на время сойти с ума, но я не мог выдумать лицо, которое никогда не видел. В бреду, если это был бред, был слуга. Он взялся поводить Пикаро. На вторую ночь после боя он пробрался в гостиницу, где меня положили, и попытался меня убить. Тогда я и подумал, вернее, не я, Мигелито. Помнишь его?