— Да, — и после этого он сунулся к Пленилунье, а оказался в Импарции с Коломбо на плече.
— Болезнь не вернется, вернее, она проявляется иначе. Я могу дать вам несколько советов…
Не понимает или не желает понимать, что советы врача ему вряд ли пригодятся?
— Вы лучший врач, чем я монах. — Пора кончать разговор, первый разговор за семнадцать лет, который хочется вести вечно. — Впрочем, я стал импарсиалом потому, что не мог быть солдатом. Мне сломали крылья, я пустил в ход клюв и лапы, но остался коршуном… Сеньор Бенеро, я прошу вас уйти и даю… даю вам слово чести не покушаться на собственную жизнь.
— Нам лучше уйти вместе. — А ты думал, тебе удастся избавиться от блаженного, собиравшегося на костер ради неведомого Диего? — Вы говорили о Миттельрайхе, это достаточно далеко от… от Супериоры.
После искушения смертью — искушение жизнью, и сумасшедший суадит в роли искусителя… Святому Антонию такое и в страшном сне не привиделось бы.
— Миттельрайх хорош для тех, у кого нет своей земли, Бенеро. Я не смогу служить чужим королям и не смогу просто жить. Ваше ремесло пригодится хоть в Витте, хоть в Аль-Дхибе, а я только и умею, что защищать Онсию. В меру сил и здоровья, к сожалению, так что идите к де… к дону Диего и не спорьте с ним. Он знает, что делать.
— Надеюсь, вы тоже знаете. — В голосе врача впервые послышалась неуверенность. — Я смогу передать вашей сестре, что вы ее простили? Не сейчас, позже, когда она уже не сможет вернуться?
Инес… Как же плохо он ее знал, как плохо знал самого себя. Думал, все погасло, а хватило одной искры, и вроде бы налаженная жизнь полыхнула сухой травой. Хайме усмехнулся и покачал головой.
— Почему люди, зная, что хорошо, делают плохо? Так спрашивал один древний мудрец, но почему мы, думая, что делаем хорошо, приносим зло? И как выходит, что, неся зло, мы творим добро? Конечно, скажите Инес все, что хотите. Она вас послушает. Прощайте.
— Как выходит, что, неся зло, мы творим добро? — повторил врач. — Но является ли такое зло злом? Врач не должен говорить о некоторых вещах. Как правило, не должен, но вам я скажу. Ваша воля сильней вашего тела. Не бойтесь того, чего боялся я. Если случится худшее, вы потеряете сознание раньше терпения, а если… ваши собеседники станут упорствовать, вы просто умрете. Быстро и достаточно безболезненно.
— А знаете, вы меня убедили. — Хайме сел на край бассейна и с наслаждением опустил руку в прохладную воду. — По крайней мере, теперь в моей болезни появился смысл. Вы уйдете или нет?
— Я уйду. — Врач поднялся и быстро пошел прочь по белым мраморным плитам, но на пороге все же обернулся. — Б’ацлаха, дон Хайме… До встречи.
Глава 4
1
Торрихос был суров, чтобы не сказать гневен, Пленилунья сочился сочувствием, как хорошее жаркое — подливой, а Фарагуандо, отрешившись от земного, предоставил поле битвы герцогу и кардиналу.
Так бы решил всякий, кто не знал ни первого, ни второго, ни третьего. Хайме знал. Даже окажись у инкверента легендарный Андроктонов [21] щит, он не увидел бы больше. Драконы изготовились к схватке, более того, схватка эта уже началась. Инья, сама того не подозревая, стронула лавину, и одному Господу ведомо, кого та под собой похоронит.
— Отец мой, вы слишком суровы к своим людям, — с легкой укоризной произнес Пленилунья, — брат Хуан пережил страшную ночь, он нездоров и нуждается во враче и отдыхе. Давайте отбросим формальности, выслушаем его первым и отпустим.
— Дух не должен потакать плоти, — отрезал кардинал, осуждающе глядя на смиренного, как надеялся Хайме, монаха. — Брат Хуан, вступая в Святую Импарцию, принял обет и исполнит его.
— Это жестоко, — не согласился герцог. Он бы дорого дал за то, чтобы брат Хуан не услышал чужих показаний прежде, чем даст свои, но инкверент, если он не отстранен от дела, сообщает свои выводы после допроса свидетелей.
— Сын мой, — черные глаза Фарагуандо вперились в лицо Хайме, — ты нуждаешься во враче?
— Я способен исполнить свой долг. — Какая-нибудь из отрав Бенеро сейчас бы пришлась как нельзя кстати, но чего нет, того нет. — Отец мой, речь идет о моей родной сестре… О герцогине де Ригаско.
Духовник Хуаны не признает кровного родства и земных привязанностей, но лучше напомнить ему об Инес самому, чем ждать, когда улучит подходящий момент Пленилунья.
— Мы молимся за вдову Льва Альконьи, — сообщил Фарагуандо. «Святой Мартин» не лжет, как не лжет фидусьяр. Он и впрямь просил Господа за Инью — не за Марию. Маркиза для всемогущего павлианца уже блудница, Инес пока нет, и это хорошо, но где же Коломбо? На окне восседало два папских голубя: первый, с мохнатыми ногами, сопровождает Торрихоса, но откуда взялся второй и зачем? Изображает Коломбо? Может ли кардинал-инкверент заставить чужого фидусьяра подменить отсутствующего или папские голуби не подвластны никому?
— Брату Хуану нужно сесть. — Пленилунья не собирался прекращать заботу о ближних. — Он очень бледен, у него может случиться обморок.
— Садись, сын мой, — процедил сквозь зубы Торрихос, и Хайме с облегчением сел. Глава Протекты был недалек от истины, не хватало и вправду свалиться, подтвердив как свою болезнь, так и необходимость заменить больного здоровым. Говоря по правде, Торрихосу следовало отстранить брата герцогини де Ригаско от следствия если не вчера, то сегодня. Кардинал так бы и поступил, не столкнись в особняке Хенильи Святая Импарция и Протекта.