Инес не помнила, сколько раз смачивала губку и проводила ей по лицу, шее, рукам корчащегося существа, из-за которого она потеряла брата и может потерять сына. В перерывах между схватками Инья прислушивалась, но двери не пропускали ни звука, а Бенеро молчал. Он даже не удосужился передать слова Хайме, а ведь брат хотел переговорить именно с ней, иначе не стучал бы условным стуком.
— Сеньора, прошу вас. — Врач отошел к столу, и Инес послушно занялась притихшей Марией, с трудом сдерживая злые слезы. Еще вчера она была вольна выйти замуж, уйти в монастырь, уехать в Ригаско, остаться в столице, это был ее выбор, теперь за нее решат другие.
Еще вчера она была вольна выйти замуж, уйти в монастырь, уехать в Ригаско, остаться в столице, это был ее выбор, теперь за нее решат другие. Брат, Торрихос, королева, то есть Фарагуандо. Для всесильного духовника, при жизни прозванного «святым Мартином», разврат и ложь хуже убийств. Потерять все из-за изовравшейся дурочки и ее любовника — это ли не глупость?!
Кое-как взяв себя в руки, Инья поправила подушки и смочила губы Марии каким-то зельем. Роженица больше не отбивалась. И Диего она тоже не звала, и монаха, словно не было ни любви, ни души, только боль, что вычерпывает до дна, не оставляя сил ни на что другое. Даже на жалобы. Это Инес хотелось кричать, бросаться упреками, вспоминать, что в жизни пошло не так.
— Сеньора, можно вас на минуту?
Инес оглянулась. Врач стоял у камина, сосредоточенно разглядывая бронзовую вазу. Инес, не говоря ни слова, отложила губку. Бенеро угодил в эту комнату по ее милости, он был единственным, на кого она не имела права злиться. И все-таки злилась.
— У нас сложности, — объявил врач. Инес промолчала, хотя могла бы сказать много. Все-таки она не разучилась собой владеть — Бенеро ничего не заметил, хотя, возможно, он просто не любил капризов. Как и Карлос. — Самое бо?льшее через час, сеньора, нам понадобится горячая вода.
— Сообщите об этом моему братцу. Он подумает. Часа ему как раз хватит.
— Сеньор инкверент не велел открывать дверь, — предпочел не понять Бенеро, — мне кажется, у него были основания. Как я успел заметить, дон Диего вел бой, и отнюдь не с альгвазилами. Тем не менее вода нам нужна.
— И что? — глупо пробормотала Инья. — Я не понимаю…
— Я тоже, — потер лоб суадит, — но отпирать нельзя. Воду придется греть в камине, к счастью, здесь есть две подходящие вазы. Я разорву простыни, через окно спущусь во двор и наберу воды в фонтане. Вы сможете втянуть ее наверх и заменить меня, пока я ломаю кресла?
— Конечно. — Инес с сомнением оглядела внушительную фигуру собеседника. — Но за водой пойду я. Вас простыни могут не выдержать, и потом… Лучше схватят меня, чем вас. Для всех лучше.
— Вы умеете лазать по окнам? — Бенеро хотел быть уверен, что она сделает то, за что берется.
— Сумею! — Инес вздернула подбородок. — А вот рвать простыни придется вам.
— Сеньорита!.. Сеньорита, откройте… Это я! Да откройте же!
— Гьомар! — взвизгнула Инес и прикрыла рот ладошкой. Колотила в дверь камеристка, но кто стоял за ее спиной?
— Погодите, сударыня. — Бенеро что-то взял со стола и неторопливо направился к двери. — Кто вы и зачем…
— Меня прислал дон Хайме, — прошипело из-за розовых створок, — помочь велел. От сеньориты толку, что от кошки.
— Когда вы видели дона Хайме? — «Нечто» в руке врача оказалось чем-то вроде стилета.
— Да сейчас и видела, — донеслось из приемной. — С сеньором одним… Велел к вам с сеньоритой бежать.
— Вы уверены, что ко мне? Сеньор назвал вам имя?
— Да к вам… Ой, что ж это я?! Запамятовала из-за покойников этих… Валяются тут, а дон Хайме мне перво-наперво имя велел назвать. Иначе, говорит, не пустят.
Иначе, говорит, не пустят. Вы Хон… Хо… Хонабена…
— Можете называть меня Бенеро.
Врач отодвинул засов. Разумеется, неспешно.
2
Черное небо, звезды, луна… Вечность и спокойствие. Как странно возвращаться к ним после боя. Сонно зашелестели тополя, пролетела летучая мышь. Ночь пахла нардом и поздним жасмином. Неужели в Доньидо бывает так тихо?
— Никого! — Монах на летучих мышей не заглядывался. — Посмотрим, что на улице.
Брат Хуан искал своих альгвазилов, а Диего шел следом. Он честно пытался думать о том, что должен сказать, но мысли намертво прилипли к розовой двери, за которой осталась Мариита. Не во власти мужчины помочь женщине в ее главном труде. Можно только ждать и молиться, только много ли проку от твоих молитв? Не прошло и часа, как ты отправил к праотцам пару себе подобных, а сколько их было всего? Лоассцев, онсийцев, ромульянцев, хаммериан, мундиалитов, тех, кого ты знал, и тех, кого видел первый и последний раз? Донья Смерть танцует фламенко, и ты танцевал вместе с ней… Как ты посмел втянуть в эту пляску другую женщину? Слабую, одинокую, не способную себя защитить?
Если обойдется, он пойдет на все, чтобы Марииту не тронули… Ее? Их! Он опять забыл о ребенке, а ведь не будь его, нинье ничего бы не грозило.
— Дон Диего, — окликнул ушедший вперед брат Хуан, — посмотрите!
Еще один мертвец. Луна гладит надраенную кирасу, на усатой физиономии — непонимание.