— Если они принадлежат Альконье…
3
Первыми появились «белолобые» — то ли вышли из тростника, то ли отделились от окутавшей озеро дымки. Хмурый высокий человек в залитом кровью камзоле и паренек лет семнадцати с цветком шиповника на груди казались существами из плоти и крови и все же чем-то неуловимо отличались от обвинителей.
— Этот был у них главным. Я не смог его убить, — с сожалением проговорил тот, кого все называли Маноло. — А паренек — мой.
— Папистский идол! — прошипел старший, глядя на белого командора. — Отправляйся назад в преисподнюю!
— Зачем вы перешли реку? — Рядом с Хенильей Хайме выглядел как стилет рядом с мечом.
— По воле Господа и маршала смести с лица земли папистское гнездо, — не стал запираться хаммерианин. Он ненавидел тех, к кому пришел, но не желал молчать.
— Какое именно? — невозмутимо уточнил де Реваль. Воистину импарсиал допросит хоть покойника, хоть булыжник…
— Монастырь в старой Муэне, — бросил лоассец. Будь он поболе раза в два и мраморный, вышел бы истукан не хуже Хенильи.
— Что бы вы сделали с монахинями и паломницами, если б дошли?
— То же, что с проклятой ромульянкой…
— Со вдовствующей королевой Лоасса Анунциатой? — уточнил Хайме. — Или с ее дочерью?
— Со старухой.
Пятьсот опытных солдат, избивающие женщин… Кровав же их бог, но эти уже никого не убьют.
— Вы находились в сговоре с командором Сургоса?
«Белолобые» уставились на Хайме как на помешанного. Командор удовлетворенно опустил и поднял голову в старинном шлеме. Кивнул.
— Почему вы не дошли? — вернулся к допросу импарсиал.
— Нас предали.
И их тоже? Похоже, в наше веселое время все предают всех.
— Кто же?
— Луи Бутор и его шлюха. Король Лоасса — Иуда. Он думал, что замел следы, но Господь поднял меня из могилы, чтобы я сказал: Луи Бутор послал нас на смерть. Предатель дал знать папистам, и они под видом охотников встретили нас в холмах. Мы потеряли людей и время… долг не дал нам отступить, мы смели вражеский заслон и двинулись вперед, но у монастыря нас ждала армия.
— Почему вы обвиняете своего короля?
— С нами был его друг, граф Крапу. В последнем бою он ударил меня в спину и бежал. Младшие офицеры погибли раньше. Солдаты остались одни. Уцелело семеро. Я был без сознания, но еще жив. Меня убили на месте первой схватки. Крапу знал, что уцелевшие будут отходить старой дорогой.
Он нас ждал, он и два десятка…
— У каждого свои иуды, — вмешался Маноло, — но остановили вас обычные охотники.
— Ложь.
— Неужели вы меня не узнаете? Вспоминайте. Вы стояли на обочине и смотрели, как добивают бойцов в латах, я вышел из кустов. Один. Я шел вас убить…
— Сгинь! — Рука лоассца дернулась прикрыть глаза. — Наваждение Сатаны, это не можешь быть ты!
— Это он, господин полковник, — внезапно сказал младший, — я вспомнил. Жак выстрелил в него и попал, а он все равно… Я не помню, что было дальше, но это он!
— Кара, — прошептал господин полковник, — это кара за то, что я подвел маршала… Не знать, где козни Сатаны, а где — истина. Не знать вечно…
— Господин полковник! — закричал парень. — Вы сделали все, что возможно, вы не виноваты…
— Я не исполнил приказ, — безнадежно сказал офицер, — я виновен, но, Господи, за что ты караешь малыша Роже? И он, и его отец служили тебе, возьми же его к себе…
Глава 4
1
«Белолобых» никто не звал. Они явились сами, потому что не знали покоя, а может, еще почему-то. Это было бы интересно… Это и будет интересно, если у главы Муэнского трибунала наступит утро, и все равно память импарсиала губкой вбирала чужие имена и обиды. Возможно, они станут лишним грузом в его неупокоенной смерти, а возможно — уздой для Бутора, и крепкой уздой. Хайме внимательно слушал про графа Крапу, не забывая поглядывать на возвышавшегося над живыми и мертвыми Хенилью. Мраморное лицо под поднятым забралом оставалось бесстрастным, но импарсиал мог поклясться, что командор доволен и уверен в себе. Он не боялся утра, он вообще ничего не боялся.
— Дон Гонсало! О Господи… — Откуда появился человек в темной куртке, Хайме заметить не успел, но стоявший рядом Диего прошептал:
— Перес! — И Хайме разом стало не до лоасских интриг.
Альконья выпускала жертву за жертвой, чтобы с рассветом вновь пожрать. Возможно, с прибылью.
— Хулио Перес! — резко бросил импарсиал застывшему перед статуей мертвецу. — Именем Священного Трибунала Муэны ты вызван свидетелем по делу Гонсало де Хенилья. Только что ты в присутствии свидетелей подтвердил свое знакомство с упомянутым Хенильей.
— Я был ординарцем дона Гонсало. — Лоасский полковник знает, что мертв, мальчишка, похоже, нет, а Перес?
— Ты был при командоре Муэны в тот день, когда пришли хаммериане?
Увидит Гонсало бывшего подручного или нет? Не увидел, но это ничего не значит. Орел Онсии никогда не забывал, кому и что говорит, потому его и считали правдивым. Хайме тоже считал. До недавнего времени.
— Я был с командором, сеньор. Как и всегда. — Перес смотрел не на Хайме, а на статую, но в этом ничего удивительного не было, тем паче Хенилья зашевелился.
— Я явился по первому требованию Священного Трибунала, — изрек он, — но я не привык ждать. Пусть мне предъявят доказательства моей вины, настоящие доказательства, а не лживые вымыслы убийцы и распутника.