— Я еще не уверен, — пожал плечами Рудольф, — но ты все узнаешь из первых рук. Как дальний родич и ближайший друг Людвига.
— Как близкий друг Людвига я бы с наслаждением свернул тебе шею, — сообщил Цигенбок. — Императору нет и шести, его мать годится только на то, чтобы сидеть в башне и шить шелками, Эрце стар, а у меня в башке — ветер. Если с тобой что-нибудь случится, Миттельрайху конец, а ты скачешь, как мартовский кот. Да-да, это я про твою новую пассию. Как бишь ее?
— А тебе-то зачем? — засмеялся Рудольф. — Главное, я ей доволен.
— Дочь суконщика. — Клаус Цигенгоф выпятил и без того мясистую губу. — Пойми меня правильно, я не против горожанок, если они мяконькие… Но за каким дьяволом ты таскаешься к ней через весь город?! Если тебе неможется, возьми девку к себе. Наскучит, выдашь замуж.
— Замуж я ее так и так выдам, — уведомил Рудольф, — к весне.
Не тащить же бедняжку на войну, на юге наверняка найдется что-нибудь повкуснее.
— Ты мне зубы не заговаривай, — огрызнулся Цигенбок. — На носу — война, а принц-регент в одиночку навещает любовницу. Об этом даже вороны знают, чего уж говорить о лоасских шпионах. Один выстрел — и все.
— Не суди обо всех по себе. — Рудольф сунул под мышку пару свитков и захлопнул бюро. — Лоассцы отродясь не умели стрелять.
— Если тебя зарежут, тебе будет легче? — вопросил Цигенгоф. — Мне — нет!
Руди шмякнул бумаги на стол и смахнул с рукава прилипшую соринку:
— Жаль, ты не суеверен, иначе б знал, что я доживу до семидесяти семи лет, разобью всех врагов и отпущу на свободу самого дьявола.
— Ты его уже отпустил, — фыркнул Клаус, — вернее, распустил. Рыжий Дьявол, это ведь про тебя. Меня не слушаешь, Лемке спроси. Он тоже места себе не находит. Нет, как друг Людвига я просто обязан тебе сказать…
— Ты просто обязан мне сказать, — перебил Рудольф, — закончили чинить Банный мост или нет.
— Закончили, — буркнул Цигенбок, — я сегодня его проезжал. Слушай, давай я с тобой поеду. Надену маску и поеду, а то как бы чего не вышло. Готье Лоасский, чтоб от тебя избавиться, душу дьяволу продаст. На пару с Папой.
— Испугал лиса петухами, — хмыкнул его высочество. — Всем известно, что у Готье нет души, а дьявола я еще не отпускал.
— Руди…
— Успокойся, Цигенбок, ты сделал все, что мог. Если меня убьют, твоя совесть будет чиста, а теперь пошел вон, мне надо работать… Черт бы побрал эти счета, и как только Людвиг с ними разбирался?!
2
Сиреневые ирисы были готовы, оставались незабудки. Белые незабудки, такие, как в Линденвальде, где она впервые увидела Людвига… Вдовствующая императрица воткнула иглу в пяльцы и закусила губу, унимая бесполезные слезы. Шестой год без Людвига, а сколько их еще предстоит, этих лет.
Милику с детства пугали слабым здоровьем. Ее мать умерла родами, пытаясь дать мужу наследника, мальчик не прожил и недели. Через два года отец был вынужден жениться. Новая графиня привезла лекаря-латинянина, объявившего графу, что его старшая дочь не перенесет беременности и лучшее, что она может сделать, это посвятить себя Господу. Так бы и случилось, если б в Линденвальде не завернул Людвиг Ротбарт. Медноволосый красавец едва взглянул на поднесшую ему вино девушку, а для нее все было кончено раз и навсегда.
Отец жаловался мачехе, что император был задумчив и недоволен. Графиня хмурила темные брови и молчала, а через месяц прискакал гонец: его величество приказывал Хорсту Линденвальде прибыть в Витте вместе с дочерью, захватив подвенечное платье. Они въехали в столицу дождливым летним утром. Вечером юная графиня узнала, КТО просит ее руки. Отец был честным человеком, он рассказал сюзерену о здоровье дочери. В ответ император засмеялся — дескать, имея такого брата, как Руди, о наследниках можно не тревожиться.
Они обвенчались и были счастливы, несмотря на ненависть свекрови и ее дам. Людвиг щадил жену, но она его обманула. Мики родился назло дурным пророчествам и лекарским причитаниям.
Император подержал сына на руках и уехал, чтобы не вернуться. Легкая простуда сначала не казалась опасной, а потом стало поздно… Она должна была умереть, Рудольф тысячу раз мог погибнуть на своих войнах, но Господь забрал Людвига, оставив ей Мики и боль.
Милика Ротбарт подозвала сына, и тот подбежал, такой же рыжий, как и отец. Все Ротбарты рождались красноволосыми, кто темней, кто светлее. Волосы императриц Миттельрайха — черные, русые, золотистые — без следа сгорали в этом неистовом пламени. Сыновья Михаэля тоже будут рыжими…
Вдова прижала Мики к себе, и тот недовольно завозился, ему хотелось играть. Сейчас подойдет Гизела и ледяным голосом скажет, что его величество должен пить молоко. Или придумает что-нибудь еще, только бы оторвать принца от матери. Рудольф советует прогнать ведьму, но это сочтут оскорблением памяти свекрови? Вот если бы Руди сделал это сам. Он принц-регент, ему никто не смеет перечить.
— С тебя следует писать Матерь Божию. — Клаус фон Цигенгоф бросил к ногам Милики охапку золотистых роз. — С тебя и с Мики.
— О нет! — Женщина подвинулась, освобождая место другу Людвига. — Пытки… Страшная смерть… Какая мать пожелает сыну такую судьбу?