— Почему? — подбросил дров Пленилунья.
— Из-за сеньоры своей. — Альгвазил казался удивленным. — Известное дело… Да и благородный он, с чего ему слушаться? Поносно им шпагу отдавать.
— Оставим пока дона Диего, — мягко сказал Торрихос. — Скажи, сын мой, что случилось потом?
— Ну, Гомес, сержант наш, велел двоим дом караулить, а нам с Алваресом с ним идти, потому как толку от нас никакого. С пальцами-то с отбитыми. Мы только дверь открыли, а там — сеньор Арбусто дель Бехо и с ним одиннадцать человек.
— Одиннадцать? — удивился Торрихос. — Не девять?
— Одиннадцать, — в голосе Санчеса послышалась обида, — я считал, и Гомес тоже. Двое у дверей сразу стали, а сеньор Арбусто велел докладывать, Гомес и доложил. Тогда сеньор капитан сказал, что снимает нас с дежурства и мы можем идти…
— И еще он дал вам денег, — подсказал Торрихос, — и послал вас в таверну.
— Да, отец мой, — уныло согласился сержант, — только он не просто дал, велел выпить за здоровье ее величества и брата Хуана, а один из его людей обещал хорошую таверну нам показать. Ну и показал.
— Вы там до утра оставались?
— Мы — да, а сержант, тот кружку выпил да назад… Этот дон Диего так нас заморочил, что Гомес забыл приказ у капитана взять. Ну, что снял он нас…
— Гомес возвращался? — чуть ли не через силу спросил Торрихос.
— Нет, — Санчес явно не знал, что бедняга-сержант никогда не вернется, — он сказал, что потом домой пойдет… Он не любитель, ну… По тавернам сидеть.
— Ваше высокопреосвященство, вы больше ничего не хотите спросить? — Глава Протекты обращался к Торрихосу, но ответил Фарагуандо.
— Сын мой, — взор «святого Мартина», казалось, прожег беднягу-альгвазила насквозь, — каким недугом страдала маркиза де Хенилья?
— Ваше… Отец мой, — сержант смотрел на духовника Хуаны как на самого Папу, — она… эта.
. не болела.. Она… ну… рожать собралась.
— Что говорила герцогиня де Ригаско?
— Да ничего, — захлопал глазами Санчес, — молчала сперва, похоже, на сеньору злилась, что та такое учудила, а потом стала лекарю помогать… Святой отец за служанкой послал, только той еще добраться надо было.
— Ты помнишь, что говорила герцогиня де Ригаско? — прогремел Фарагуандо, словно перед ним был не честный сержант, а сам князь ереси.
— Да мало она говорила, — пробормотал съежившийся альгвазил, — все больше по делу с лекарем. Ох и злилась же она на другую сеньору, хоть и держалась… Только все одно, не выдержала, назвала ее, хозяйку то есть… Плохо назвала, правда, застыдилась потом, молиться стала.
— Впасть в гнев — грех, — веско объявил Фарагуандо, — но грех этот будет отпущен, ибо грехи маркизы де Хенилья вопиют. Господь наш простил блудницу и укорил людей с каменьями. Инес де Ригаско вспомнила об этом и устыдилась гнева своего, облегчив душу молитвой…
2
— Дон Хайме, как и собирался, готовится к разговору в Святой Импарции. — Бенеро неторопливо сбросил плащ и уселся на массивный табурет черного дерева, как нельзя более ему подходящий. — Он просил о нем не беспокоиться и положиться на здравый смысл дона Диего.
— Спасибо, — поблагодарила Инес, надеясь, что ей удалось сделать это вежливо и равнодушно, но не испытывая в этом никакой уверенности. Легче скрыть в тяжелых платьях восьмимесячную беременность, чем упрятать в вежливость обиду на весь свет. Теперь герцогиня и сама не понимала, с чего вообразила, что с Хайме что-то произошло. С такими, как брат, случается только то, что они считают нужным. Будь они трижды родичи, Хайме бы их не отпустил, не трясись он над честью Гонсало. Сеньор импарсиал мог отправить единственную сестру в Сан-Федерико, но не выставить рогоносцем позарившегося на девчонку старого пня. Еще бы, ведь пень — Орел Онсии, его нельзя ощипывать, да еще у всех на глазах!
Инес со злостью поправила мантилью, позабыв, что та еле дышит. Разумеется, ветхая тряпка не выдержала, герцогиня досадливо отбросила внушительных размеров лоскут и поняла, что суадит все еще здесь и, мало того, смотрит прямо на нее.
— Куда вы нас привели? — Возвращаться к разговору о Хайме, к которому Бенеро относился слишком уж трепетно, Инес не желала.
— Это дом одного врача, — Бенеро слегка улыбнулся, — он добрый мундиалит и верный подданный ее величества.
— Мне он не нравится, — сказала чистую правду Инес, вспомнив красные пухлые губы и сладкий, как дыня, голос, — не хотела бы я, чтоб он меня лечил.
— Вы здоровы, сеньора, вам не нужны услуги врача, тем более того, который вам неприятен. — Ей кажется или глаза Бенеро смеются? — Что до предмета вашего неодобрения, то мы к нему обратились по совету вашего брата.
Ну еще бы! Объявить о нежелании знать, где они, и втихаря отправить к своему доносчику, в этом весь Хайме!
— Где дон Диего? — Бенеро может думать что угодно, но в разговор о Хайме он ее не втянет. — Он когда-нибудь появится?
— О нем спрашивала сеньора Мария? — ответил вопросом на вопрос врач. — Ей лучше дать успокаивающее.
— О нем спрашиваю я! — огрызнулась Инья и тут же поняла, как это глупо.
— Ей лучше дать успокаивающее.
— О нем спрашиваю я! — огрызнулась Инья и тут же поняла, как это глупо. — Мария спит, а Гьомар, похоже, решила зажариться сама и зажарить ребенка.