Хайме поднимался, обходя камни, и камни эти за его спиной становились мертвецами в белых колпаках. Он видел и себя, одиноко ползущего от валуна к валуну, и раскаленные холмы, меж которыми желтоголовицами струились пустые тропы, и застывшее в вековом бреду озеро… Тот, кто смотрел, знал, что это и есть смерть, тот, кто шел, помнил одно — дойти, и он дошел. Его ждали. Из пропыленных зарослей выступили смутные фигуры. Семеро рыцарей в тяжелых латах замерли на склоне, устало опустив руки. Еще трое спустились к доцветающему кусту. Эти были без доспехов: худой пожилой сеньор с острой седой бородкой и двое знатных охотников. Первый слегка хромал и опирался на древко рогатины, второй сжимал в руке пистолет…
— Ну наконец-то, — фыркнул Доблехо. Он был мертв почти семнадцать лет, как и Альфорка, и сеньор Лихана, — вспомнил… С тебя причитается.
— Да, заставил ты себя ждать, — согласился Маноло, — а Карлоса куда дел?
— Карлоса? — не понял Хайме.
— Да, заставил ты себя ждать, — согласился Маноло, — а Карлоса куда дел?
— Карлоса? — не понял Хайме. — Он же… Он должен быть с вами.
— Вот именно, — брюзгливо протянул Доблехо, — но его нет. Так мы идем?
— Вы можете убрать шпагу, — вмешался доселе молчавший Лихана, — за рекой все спокойно, и мы вольны отлучиться. Разумеется, если ваше приглашение остается в силе. Я понимаю, что могли возникнуть определенные обстоятельства…
— Да какие там обстоятельства, — начал Альфорка и внезапно свел брови. — Что это на тебе? С ума сошел?
— Монах! — дернул щекой Доблехо. — Какой уж тут праздник…
— Значит, вы не вступили в полк? — вежливо осведомился дон Луис. — Печально…
— Не смог. — Хайме попробовал вложить шпагу в ножны, но ножен не оказалось.
— Положи ее, — посоветовал Маноло, — и скажи наконец, что на вас с Карлосом нашло? Один пропал, другой в рясе шляется.
Если это рай, что здесь делать самоубийце? А в аду не место спасителям обители. Значит, это предсмертный бред, но шпагу он не положит.
— Я стал монахом, потому что не могу воевать, но это не повод бросать оружие. К сожалению, я умираю и потому не смогу сдержать свое обещание…
— Отговорки, — отмахнулся Доблехо, — причем глупые.
— Смерть — еще бо?льшая глупость, чем монашество, — сверкнул глазами Маноло, — шел бы ты, братец, назад и занялся делом.
— Да, сеньор де Реваль, — согласился Лихана, — умирать следует, лишь когда нет другого выхода, иначе это слабость.
— Если нет другого выхода, это не смерть. — Маноло знакомым жестом погладил пистолет. — У тебя есть другой выход?
— У меня — возможно, у других — нет.
— Решать за других очень опасно, — вздохнул дон Луис, — но, увы, иногда необходимо. Вы уверены, что предусмотрели всё?
— Тебе пора, — вмешался Доблехо, — мы заболтались, а возвращаться всегда труднее. Оставь шпагу, монах.
— Да, дон Хайме, — заторопился и Лихана, — поторопитесь, но не в ущерб осторожности.
— Хорошо, — коротко произнес Хайме, пытаясь повернуться, но клинок путался в ветвях, то ли норовя вырваться, то ли желая задержать хозяина. Несколько малиновых лепестков слетело к ногам спорящих, сверкнуло на стали солнце, вдали, там, где холмы переходят в равнину, проехало двое всадников на мулах. Ночью будет гроза. Тот, кто смотрит, это знал, он многое помнил и еще больше предвидел, но только не исход странной встречи.
— Крест равен мечу, — вздохнул пожилой сеньор, — он не может уйти… И он не может остаться.
— Пока не решит. — Охотник с пистолетом положил руку на плечо полуседого человека в монашеском балахоне. — Кто ты? Хайме де Реваль или уже нет?
— Монах уйдет, — добавил второй охотник, — воин останется.
— Я — это я, — откликнулся тот, кого спрашивали.
— Я — это я, — откликнулся тот, кого спрашивали. Чтобы обойти кусты, ему пришлось поднять шпагу. Рука дрожала, но человек шел, переступая через мертвецов, становящихся камнями. Цвел шиповник, болела рука. Он натер ее, когда сбрасывал валуны, чтоб загородить дорогу. Зачем он это делал? Белесый небосклон прорезала черная тень. Коршуны… Они видели, как идут «белолобые», и видели бой. Карлос принял бой, потому что Хенилья опоздал… Нет, не опоздал, он нарочно промедлил, потому и убил де Гуальдо, хотел убить!
Хайме де Реваль бросился назад. На этот раз ноги сами его несли, а вьюны не цеплялись за шпагу.
— Хенилья тут?!
— Нет, он не приходил.
— Но он мертв, как… — как же им сказать, что они мертвы, лежат у той самой дороги, по которой не прошли хаммериане?
— Мы не мертвы, — усмехнулся Альфорка. — Зачем тебе Хенилья?
— Он не пришел, потому что не хотел. Де Гуальдо… Младший де Гуальдо довез письмо, но командор сделал вид, что ничего не было. Он попытался убить гонца, но не вышло. Спустя много лет Леон его нашел. Они дрались, Хенилья налетел на шпагу, но так и не ответил.
— Ответит, — чужой голос и вместе с тем знакомый. Высокая, закованная в сталь фигура выступает вперед. Забрало опущено, латная перчатка сжимает меч, на щите белое солнце и черная птица с алыми отметинами.
— Ответит, — эхом откликается девичий голос. — Найди и спроси. Мы ждем, мы должны знать!
— Спрошу, — обещает Хайме де Реваль друзьям, невидимой девушке, вьющемуся над головой коршуну, и знойное марево оборачивается рябью на воде, шуршат тростники, на серый камень присаживается глазастая стрекоза.