Вполне возможно, что, начни мы сегодня требовать спасательный катер, институтское начальство ближе к зиме сочло бы ситуацию достаточно критической для того, чтобы выслать нам помощь. Но при нынешнем положении дел даже Лис, твердивший всю дорогу, что проблемы этого мира волнуют нас исключительно с теоретической точки зрения, отказался бы бросить на острове товарищей по несчастью и уж тем более свою зазнобу и юную княжну.
— «Что делать будем?» — поинтересовался мой друг.
— «Для начала строить дом», — мрачно изрек я, понимая, что сейчас главное — занять всех делом. В противном случае путь до помешательства и каннибализма проходился со скоростью курьерского поезда.
— Воледар Ингварович, — подошел ко мне Ропша, — у нас четверо человек тяжело ранены, двое вряд ли доживут до вечера. У остальных же, почитай у всех, так, по мелочи.
Что такое «по мелочи» в устах повольника, я себе вполне представлял. Это мог быть и синяк под глазом, и изрядный след от кинжала через всю грудь.
— Мамки пусть займутся тяжелоранеными, — кивнул я, — остальным скоблить с камней мох и прикладывать к ранам, иначе загноятся.
Вчерашнему ватажнику сказанное было понятно и без моих слов. Он и сам вполне мог справиться с обязанностями главного робинзона, и лишь мое старшинство в возрасте заставило его избрать роль подчиненного.
— Я здесь на утесе расселину нашел, — продолжал Хват, — по ней в дождь вода стекает. Так что, ежели желоб сработать да в камне колодец выдолбить, глядишь, и при воде будем.
— Дельно, — согласился я. — А я вот что думаю, надо нынче сети сплести да птиц наловить.
— Жарить будем?
— И жарить тоже, — согласился я. — Но тут иной резон есть: пока у нас пергамент да чернила не перевелись, надо записки написать да к птичьим лапам привязать. Птицы вокруг кораблей летают, глядишь, кто и найдет письмецо.
— Да как же мы укажем, где нас искать? — удивился Ропша.
— Ну?у, место это примечательное. — Я скривил губы в усмешке. — Мы с Лисом против тролля здесь бились.
— Ишь ты! — изумился повольник.
— Так, значит, не байка про тролля?то?
— Да уж какая тут байка, — вздохнул я так тоскливо, что всякий вопрос о правдивости моих слов отпал сам собой. — Вернется Лис, могу тебя сводить, показать, где окорока его торчат.
Ропша покачал головой:
— Да, занесло нас. Сказывают, недоброе место.
— Верно сказывают, — согласился я. — А потому след на ночь здесь охрану выставлять вокруг лагеря, а то не ровен час какая нечисть нагрянет.
— Против нечисти?то, — мрачно заметил Ропша, — оружием нашим не шибко постоишь. А… — Он замялся.
— Что? — спросил я, видя заминку боевого товарища.
— Да вот люди бают… — неохотно начал повольник.
— Что бают?то?
— Бают, что Лис Венедин не токмо витязь отменный, но тако же и кудесник. И что он с самим Яросветом?ведуном дружбу водит.
— Водит, — согласился я, как бы случайно оставляя без ответа остальную часть вопроса.
— А еще люди говорят, что морок, который нынче ночью на берегу видали, Венедину служит.
— А! Это о?о?о… у?у?у… — Я поднял вверх указательный палец и, переходя на полушепот, предложил: — Вот ты у самого Лиса и узнай, служит ему этот морок или нет.
Честно говоря, за сегодняшнее утро ни у меня, ни у тех, кто пережил вместе с нами вынужденную высадку, не было времени задумываться над природой необычайного явления, свидетелем которого мы были. Лишь об одном мы с Лисом могли судить более чем однозначно: наш утренний пришелец никоим образом не поюлил на обитателя здешних мест и, вероятнее всего, каким?то образом был связан с амулетом, подаренным Лису таинственным Яросветом.
Амулет этот, как и велел чародей, Венедин не снимал, таская под одеждой. В первое время, в те самые дни, когда мы в Ропшином обозе тащились до Новгорода, Лис силился добиться от этой древней безделушки если не магических, то хоть каких?то действий: он тер его, стучал по нему пальцем, шептал со зловещим видом: «Сезам, отворись!» и прочие «крибле?крабле?бумс», но волшебная, по уверению Яросвета, вещица с абсолютным презрением игнорировала все попытки активизировать ее магическую мощь, сохраняя надменное, овеянное многими веками величие.
— Слушай, — в очередной раз гневно вопрошал Венедин, вертя в пальцах причудливо изогнутого китайского дракона на тонкой золотой цепи, — ты не в курсе, у всего этого магического хлама, часом, не бывает пенсионного возраста? Может, эта хрень уже того, давным?давно выдохлась?
Мне оставалось лишь пожимать плечами. Все, что можно было рассказать другу об этой странной вещице, я поведал ему уже в первый день. Впрочем, то была всего лишь краткая историческая справка, да и то не о самом амулете, а о его вроде бы как первом хозяине.
Великий мастер Ю Сен Чу, читавший лекции по истории Древнею Китая в Кембридже, повествовал, что когда?то, давным?давно, за два с половиной века до нашей эры в Поднебесной жил молодой принц. Как и большинство царских детей, его ожидало безрадостное детство, и око его дождалось. Ранняя смерть отца, протекторат безвольной матери и ее коварного любовника… Впрочем, на этом гамлетовская завязка истории его царствования и закончилась.
В один прекрасный день к юному принцу, носившему тогда имя Ин Джен, явился в гости дедуля, своим убогим одеянием совершенно не гармонирующий с роскошью дворца. Возможно, визит бы прошел незамеченным, но после него вдруг тринадцатилетний принц открыл заговор против себя, казнил виновных, привел к общему знаменателю до того весьма своенравный двор и… еще через десять лет вес шесть царств Поднебесной были собраны под единой могучей рукой Ин Джека, принявшего теперь новое императорское имя Цинь Шихуань?ди.
Дальнейшие реформы сыпались как из рога изобилия: он ввел единые деньги на всей территории страны, единые меры веса, емкости, длины, единую систему письма и единые, обязательные для всей Поднебесной, законы. Понятное дело, что такая власть непременно вызвала зависть врагов внутренних, а неслыханные богатства, текшие нескончаемым потоком в сокровищницу Цинь Шихуань?ди — врагов внешних. Однако и тех, и других великий император крушил с легкостью, едва лишь отвлекаясь от своих обычных дел. А среди них было и строительство Великой Китайской стены, возведенной всего лишь за два года, и дворца Эпан, простиравшегося на сто пятьдесят километров и имевшего один только передний зал размерами сто семьдесят на восемьсот метров, и усыпальницу, в любом углу которой могла свободно поместиться самая большая из фараоновых пирамид. Когда же, на радость многих, грозный император умер, ему наследовал сын Эр Шихуан. Однако его правление было кратким и безрадостным — созданная Цинь Шихуань?ди империя раскалилась на отдельные царства, едва успел остыть труп ее владыки.