Подойдя к двери каюты, я постучал, прежде чем открыть ее, и был немедля вознагражден за свою деликатность, поскольку, открой я ее сразу, нож, воткнувшийся в филенку в момент тактичных «тук?тук», имел реальный шанс войти мне аккурат в солнечное сплетение. Оценив этот факт, я выдернул из двери кинжал и стал вертеть его в руках.
— Судя по клейму, «Золинген», хотя и посредственный, — завершив осмотр, констатировал я. — Ваша светлость, и стоило забирать у бедного моряка столь нужную ему вещь? К чему он вам?
— А мне нравится! В конце концов, почему у меня нет кинжала?
— Зачем вам оружие, маленькая барышня, — усмехнулся я, дивясь комичному гневу юной княжны.
— У каждого вольного человека должен быть кинжал! — не вдумываясь ни секунды, выпалила она. — Только рабы ходят без них. Это каждый знает.
— Но наш боцман тоже вольный человек, — пытался увещевать ее я. — И он весьма дорожит своим оружием.
— Ну так подарите ему какой?нибудь перстень или десяток золотых монет, и пусть он купит новый. А этот я оставлю себе. Впрочем, — глаза несносной девчонки хитро блеснули, — я готова вернуть боцману его ножик, если вы подарите мне свой.
Я кинул на вымогательницу гневный взгляд. Кованный из метеоритного железа кинжал, стружащий гвозди, как карандаши, стоил, вероятно, поболе, чем вся годовая продукция кузен «Золинген».
— Пожалуй, я лучше подумаю, чем одарить бедного моряка, чтобы он не так горевал.
Я поклонился и развернулся, собираясь уходить.
— А жаль! — в спину мне крикнула дочь Мстислава Киевского. — Я уж совсем было собралась отдать ему эту дрянную железяку.
* * *
Наше безмятежное плавание продолжалось недолго. Спустя пару дней после выхода в море с северо?запада потянул пронзительный холодный ветер, и небо, сохранявшее доселе голубизну индейского лета, быстро затянулось изнуряюще низкой серой пеленой, от которой, казалось, отражались и падали вниз слова, сказанные даже самым тихим голосом. Потом ветер стих, и небеса, теперь лишь едва светлевшие в дневное время, опустились совсем уж на клотики мачт. Понимая, чем грозит подобное затишье, матросы, и до того не приветствовавшие присутствие женщин на борту, теперь, завидев их, начинали бормотать проклятия, одаривая ни в чем не повинных барышень весьма недружелюбными взорами.
Заметив это, я распорядился эскорту не выходить на палубу без оружия, и на некоторое время подобная демонстрация силы заставила мореходов прикусить язык.
Уж и не знаю, сколько это могло еще продолжаться, но вот очередной ночью, сырой и душной, так что казалось, воздух можно нарезать ломтями, испуганный голос вахтенного разнесся над палубой, пугая дремлющих на бортах чаек:
— Огни святого Эльма!
Я выскочил на палубу, застегивая на ходу перевязь меча, и жуткое завораживающее зрелище предстало моему взору. На клотиках мачт, на ноках рей голубовато?желтым светом играли огоньки, отчего?то весьма напоминающие мне поминапьные свечи.
— Огни святого Эльма! — единым выдохом пронесся по толпе суеверный шепот. — Мы обречены.
— А ничего так себе иллюминация, — оценив естественное освещение, заявил вывалившийся из каюты Лис. — Хотя свечей маловато.
Десятки глаз, объятых животным ужасом и оттого особенно злых, обратились к нему в один миг.
— Это они во всем виноваты! — крикнул кто?то.
— Женщины на борту к несчастью! — вторили первому голосу другие. — За борт их! За борт! В жертву морским девам!
— Э?э?э! — беззаботность Венедина слетела с его лица быстрее последнего осеннего листа под ноябрьским ветром. — Куда поползли?! А ну, назад! — В толпе стал ясно слышен звук обнажаемых ножей. Матросы, вооруженные кинжалами, топорами, баграми и дубинами, шаг за шагом начали приближаться к корме, где находились мы. Привыкшие к ярости абордажных схваток, в критические моменты они начисто забывали о каких бы то ни было сословных различиях.
— Жизнь дается один только раз. Но некоторым явно не вовремя, — процедил Ляс, поигрывая мечами.
Тяжело вздохнув, я потянул из ножен «Отца вдов», понимая, что на нашем безоблачном вояже придется поставить крест и, вероятно, не один. Высыпавшие на палубу венедские лучники, мои кнехты и повольники Ропши изготовились к бою. Сам новоиспеченный воевода слегка согнул колени, принимая боевую стойку, взмахнул рукой, и из рукава его богатого боярского кафтана, словно вожделенная птичка из фотоаппарата провинциального фотографа, вылетела граненая гирька?кистень на кожаном ремешке.
Замерев, забыв обо всем, два отряда стояли друг против друга, ожидая сигнала к началу схватки, И тут первая штормовая волна, подобно центрфорварду, вышедшему один на один с вратарем, что есть силы пнула когг в корму, заставляя его буквально выскочить из воды и превращая враждебные отряды в одно невообразимое людское месиво.
Кровавое безумие царило на корабле, толкая разумных двуногих тварей рубить, колоть, рвать зубами, убивать ближнего своего безо всякого разбора, начисто забыв об управлении судном. Ореховой скорлупкой летело оно с волны на волну, и те, перекатываясь через палубу, сбивали дерущихся с ног, бросали безжизненными куклами на мокрые доски, швыряли за борт, по так и не могли остудить отчаянного остервенения этих обреченных на скорую гибель людей.