Маленькое
золотое лицо неземной красоты, словно вынырнувшее из толпы ряженых на
карнавале в Венеции, настолько не соответствовало его рыжеволосому
бочкообразному туловищу, что Татарскому стало страшно. Довольный
произведенным эффектом, Азадовский засмеялся, открыл дверь и исчез в полосе
золотистого света.
Татарский стал переодеваться. Юбка, выданная Азадовским, была сделана
из сшитых между собой кусков длиннорунной овчины, приклеенных к нейлоновым
адидасовским шортам. Кое-как нацепив ее на себя (если бы Татарский не видел
статую Эбих-Иля, он ни за что не поверил бы, что древние жители Междуречья
действительно носили что-то подобное), он надел маску, сразу сильно
надавившую на лицо, и взял в руку зеркало. Золото и бронза были, несомненно,
настоящими — это было ясно даже по весу. Выдохнув воздух, как перед прыжком
в холодную воду, он толкнул дверь с зубчатым знаком.
Комната, в которую он вошел, ослепила его золотым сиянием стен и пола,
освещенных студийными софитами. Выложенные листами металла стены уходили
вверх, образуя плавно утончающийся конус, как будто это был пустой церковный
купол, позолоченный изнутри. Прямо напротив двери помещался алтарь —
кубический золотой постамент, на котором лежал массивный хрустальный глаз с
эмалевой роговицей и зеркальным зрачком. На полу перед алтарем стояла
золотая чаша, а по бокам от него возвышались два каменных сирруфа, покрытые
остатками росписи и позолоты. Над глазом висела плита из черного базальта,
очень древняя по виду. В самом ее
центре был выбит египетский иероглиф «быстро», а вокруг помещались
замысловатые фигуры — Татарский различил странного пса с пятью ногами и
женщину в высокой тиаре, которая возлежала на чем-то вроде кушетки с чашей в
руках. По краям плиты были изображены четверо животных жуткого вида, а между
псом и женщиной из земли поднималось какое-то растение, похожее на росянку,
только его корень почему-то разделялся на три длинных ответвления, каждое из
которых было помечено непонятным значком. Еще на доске были вырезаны крупные
глаз и ухо, а все остальное место занимали плотные столбцы клинописи.
Азадовский в золотой маске, юбке и красных купальных тапочках сидел на
складном табурете недалеко от алтаря. Зеркало лежало у него на колене.
Больше никого в комнате Татарский не увидел.
— Во! — сказал Азадовский, поднимая вверх большой палец. — Вид что
надо. Чего, стремаешься? Ты только в измену не уходи, не думай, что мы тут
ебанутые. Мне лично все это по барабану, но, если хочешь быть в нашем
бизнесе, без этого нельзя. Короче, я тебе сейчас все примерно объясню на
пальцах, а если подробнее, то у нашего главного спросишь, он подойдет
сейчас. Ты, главное, проще ко всему относись, спокойнее. В пионерлагеря
ездил?
— Ездил, — ответил Татарский, отметив про себя этого «главного».
— Был у вас там такой День Нептуна? Когда всех в воду окунали?
— Был.
— Был у вас там такой День Нептуна? Когда всех в воду окунали?
— Был.
— Вот считай, что это такой же День Нептуна и есть. Традиция. Короче,
базар такой, что была когда-то одна древняя богиня. Я не в том смысле, что
она реально была, а просто такая легенда. А боги по этому базару тоже
смертные и носят в себе свою смерть, чисто как люди. Поэтому в свой срок эта
богиня тоже должна была умереть. А ей этого, понятное дело, не хотелось. И
тогда она разделилась на свою смерть и на то, что не хотело умирать. Видишь,
на картинке?
Азадовский ткнул пальцем в сторону барельефа.
— Вот эта собачка — ее смерть. А эта баба в кивере — она сама. Короче,
дальше ты слушай не перебивая, потому что я сам не особо въезжаю. Когда они
разделились, между ними сразу началась война, в которой никто долго не мог
победить. Последняя битва в этой войне произошла прямо над Останкинским
прудом, то есть там, где мы сейчас находимся, только не под землей, а высоко
в воздухе. Поэтому считается, что здесь священное место. Сначала в этой
битве долго никто не мог победить, а потом этот пес стал одолевать богиню. И
тогда другие боги испугались за себя, вмешались и заставили их заключить
мир. Здесь как раз все зафиксировано. Это что-то вроде текста мирного
договора, который засвидетельствован во всех четырех сторонах света этими
быками и…
— Грифонами, — подсказал Татарский.
— Да. А глаз и ухо означают, что все видели и все слышали. Короче, по
этому договору досталось обоим. Богиню по нему лишили тела и опустили чисто
до понятия. Она стала золотом, но не просто металлом, а в переносном смысле.
Понимаешь?
— Не очень.
— He мудрено, — вздохнул Азадовский. — Короче, она стала тем, к чему
стремятся все люди, но не просто, скажем, грудой золота, которая где-то
лежит, а всем золотом вообще. Ну, как бы идеей.
— Теперь понял.
— А ее смерть стала хромым псом с пятью лапами, который должен вечно
спать в одной далекой стране на севере. Ты, наверно, уже догадался, где
именно. Вон он справа, видишь? Нога вместо хуя. Не дай Бог такую во дворе
повстречать.
— А как эту собаку зовут?
— спросил Татарский. — Хороший вопрос. Я, если честно, и не знаю. А
чего ты спрашиваешь?
— А я читал что-то похожее. В статье из университетского сборника.
— А что именно?
— Долго рассказывать, — ответил Татарский. — Я всего и не помню.
— Про что статья-то? Про нашу контору?
Татарский догадался, что начальство шутит.
— Нет, — сказал он. — Про русский мат. Там было написано, что матерные
слова стали ругательствами только при христианстве, а раньше у них был
совсем другой смысл и они обозначали невероятно древних языческих богов. И
среди этих богов был такой хромой пес Пиздец с пятью лапами. В древних
грамотах его обозначали большой буквой «П» с двумя запятыми.