За окном грохнуло, и по крыше забарабанили осколки.
..
За окном грохнуло, и по крыше забарабанили осколки. Татарский втянул
голову в плечи. Перечитав написанное, он зачеркнул «синапс» и заменил его на
«нейро».
…задача шизосуггестирования будет выполнена в результате удержания
нейтрализуемого лица у телеэкрана в течение достаточно длительного
промежутка времени. Чтобы добиться этого результата, предполагается
использовать такую типическую черту национально мыслящего интеллигента, как
сексуальная неудовлетворенность.
Внутренние рейтинги и данные закрытых опросов показывают, что
наибольшем вниманием у представителей национально мыслящей интеллигенции
пользуются ночные эротические каналы. Но максимальный эффект был бы получен,
если бы не определенный набор передач, а сам телеприемник как таковой
получил в сознании обрабатываемого лица статус эротического раздражителя.
Учитывая патриархальный характер российского общества и ту определяющую
роль, которую играет в формировании общественного мнения мужская часть
населения, наиболее целесообразным представляется сформировать
подсознательную ассоциативную связь «телевизор — женский половой орган». Эту
ассоциацию должен вызывать сам телевизор вне зависимости от
фирмы-производителя или характера транслируемой передачи, что позволит
добиться оптимальных результатов шизоманипулирования.
Самый недорогой и технически простой способ достижения этой цели —
развертывание широкомасштабно-избыточной телерекламы женских гигиенических
прокладок. Их следует постоянно поливать жидкостью голубого цвета
(задействуется ассоциативное поле «голубой экран, волны эфира и т. п.»), а
сами клипы должны быть построены таким образом, чтобы прокладка как бы
наползала на телеэкран, вводя требуемую ассоциацию прямым и непосредственным
образом…
Татарский услышал за спиной легкий звон и оглянулся. На экране
телевизора под странную) словно бы северную музыку появился золотой женский
торс невыразимой и непривычной красоты. Он медленно вращался. «Иштар, —
догадался
Татарский, — кто же еще…» Лица статуи не было видно за краем экрана,
но камера
медленно поднималась, и лицо должно было вот-вот появиться. Но за миг
до того, как оно стало видимым, камера так приблизила статую, что на экране
осталось только золотое мерцание. Татарский щелкнул откуда-то взявшимся в
руке пультом,
но изменилась не картинка на экране телевизора, а сам телевизор — он
стал вспучиваться по краям, превращаясь в подобие огромной вагины, в черный
центр которой со звенящим свистом полетел всасываемый ветер.
— Сплю, — пробормотал Татарский в подушку, — сплю.
..
Он осторожно повернулся на другой бок, но звон не исчез. Приподнявшись
на локте, он хмуро оглядел посапывающую рядом тысячедолларовую проститутку,
совершенно неотличимую в полутьме от Клаудии Шиффер, протянул руку к
лежащему на тумбочке мобильнику и прохрипел:
— Але.
— Что, опять с перепою? — жизнерадостно заорал Морковин. — Забыл, что
на барбекю едем? Давай спускайся быстро, я уже внизу. Азадовский ждать не
любит.
— Сейчас, — сказал Татарский. — Только в душ зайду.
Осеннее шоссе было пустынным и печальным. Особенно грустно делалось
оттого, что деревья по его бокам были еще зелеными и выглядели вполне
по-летнему, но было ясно, что лето кончилось, так и не выполнив ни одного из
своих обещаний. В воздухе висело какое-то смутное предчувствие зимы,
снегопада и катастрофы, — Татарский долго не мог понять источника этого
ощущения, пока не обратил внимания на инсталляции у обочины. Через каждые
полкилометра машина проносилась мимо рекламы «Тампакса» — огромного
фанерного щита, на котором была изображена пара белых роликовых коньков,
лежащих на девственно-чистом снегу. С предчувствием зимы все стало ясно, но
было по-прежнему непонятно, откуда берется всепроникающая тревожность.
Татарский решил, что они с Морковиным попали в одну из депрессивных
психических волн, носящихся над Москвой и окрестностями с самого начала
кризиса. Природа этих волн была необъяснима, но в их существовании у
Татарского не было никаких сомнений, поэтому он немного обиделся, когда его
слова вызвали у Морковина смех.
— Насчет снега ты правильно просек, — сказал тот. — А вот насчет волн
каких-то… Ты приглядись к этим щитам. Ничего не замечаешь?
Возле следующего щита Морковин притормозил, и Татарский вдруг заметил
большое граффити, нанесенное кроваво-красным распылителем поверх коньков и
снега: «Банду Эльцина под суд!»
— Точно, — сказал он восхищенно. — Ведь и на остальных то же самое
было! На прошлом — серп и молот, на позапрошлом — свастика, а до этого —
что-то про чурок… Обалдеть. Ведь ум просто отфильтровывает — не замечаешь.
А цвет-то, цвет! Кто придумал?
— Будешь смеяться, — ответил Морковин, набирая скорость. — Малюта.
Правда, тексты мы почти все переписали. Уж больно страшно было. Но идея
осталась. Как ты любишь выражаться, формируется ассоциативное поле:
«критические дни — может пролиться кровь — Тампакс — ваш щит против
эксцессов». Прикинь, сейчас по Москве только два брэнда продаются с прежним
оборотом — «Тампакс» и «Парламент Лайтс».
— Нормально, — сказал Татарский и мечтательно цокнул языком. — Слоган
просится: «Тампакс ultra safe: красные не пройдут!» Или персонифицировать —
не красные, а Зюганов.