Все, что упомянуто в накладных,
куплено. Но если привезти сюда эти картины и статуи, а там еще гобелены
какие-то есть и доспехи, тут пройти будет негде. От одной пыли задохнешься.
И потом… Честно сказать — ну, раз посмотрел на эти картины, ну два, а
потом — чего ты нового увидишь?
— Ничего.
— Именно. Так зачем их у себя-то держать? А Пикассо этот, по-моему,
вообще мудак полный.
— Здесь я не вполне соглашусь, — сглотнув, сказал Татарский. — Или,
точнее, соглашусь, но только начиная с посткубистического периода.
— Я смотрю, ты башковитый, — сказал Азадовский. — А я вот не рублю. Да
и на фига это надо? Через неделю уже французская коллекция будет. Вот и
подумай — в одной разберешься, а через неделю увезут, другую повесят —
опять, что ли, разбираться? Зачем?
Татарский не нашелся, что ответить.
— Вот я и говорю, незачем, — констатировал Азадовский. — Ладно, пошли.
Пора начинать. Мы потом сюда еще вернемся. Шампанского выпить.
Развернувшись, он пошел к зеркальной стене. Татарский последовал за
ним. Дойдя до стены, Азадовский толкнул ее рукой, и вертикальный ряд
зеркальных блоков, бросив на него электрический блик, бесшумно повернулся
вокруг оси. В возникшем проеме стал виден сложенный из грубых камней
коридор.
— Входи, — сказал Азадовский. — Только пригнись, здесь потолок низкий.
Татарский вошел в коридор, и ему стало еще холодней от сырости. «Когда
же одеться дадут?» — подумал он. Коридор был длинным, но Татарский не видел,
куда он ведет, — было темно. Иногда под ноги попадал острый камушек, и
Татарский морщился от боли. Наконец впереди забрезжил свет.
Они вышли в небольшую комнату, обшитую вагонкой, которая напомнила
Татарскому раздевалку перед тренажерным залом. Собственно, это и была
раздевалка, о чем свидетельствовали шкафчики у стены и два пиджака, висевшие
на вешалке. Кажется, один из них принадлежал Саше Бло, но Татарский не был
уверен до конца — у того было слишком много разных пиджаков. Из раздевалки
был второй выход — темная деревянная дверь с золотой табличкой, на которой
была выгравирована ломаная линия, похожая на зубья пилы. Татарский еще со
школы помнил, что так выглядит египетский иероглиф «быстро». Он запомнил его
только потому, что с ним была связана одна смешная история: древние
египтяне, как объяснял учитель, делали все очень медленно, и поэтому
короткая зубчатая линия) означавшая «быстро», становилась в надписях самых
великих и могущественных фараонов очень длинной и даже писалась в несколько
строк, что означало «очень-очень быстро».
Вокруг умывальника висело три похожих на распоряжения неведомой
администрации листа с машинописным текстом и печатями (Татарский, впрочем,
догадался, что это никакие не распоряжения, а, скорей всего, часть
испанского собрания), а одна из стен была занята стеллажом с маленькими
пронумерованными ячейками, в которых лежали бронзовые зеркала и золотые
маски, такие же точно, как у Азадовского в приемной.
— Чего? — сказал Азадовский, расстегивая пиджак. — Спросить что-то
хочешь?
— А что это за бумаги на стенах? — спросил Татарский. — Тоже испанское
собрание?
Вместо ответа Азадовский вынул свой сотовый телефон и нажал
единственную кнопку на клавиатуре.
— Алла, — сказал он, — тут к тебе вопросы.
Он дал телефон Татарскому.
— Слушаю, — сказал в трубке голос Аллы.
— Спроси ее, что у нас в предбаннике, — сказал Азадовский, стаскивая
майку. — А то я забываю все время.
— Здравствуйте, — смущаясь, заговорил Татарский, — это опять Татарский.
Скажите, а вот эта экспозиция в предбаннике, — что это такое?
— Это совершенно уникальные экспонаты, — сказала секретарша. — Об этом
нельзя говорить по мобильной связи.
Татарский зажал трубку рукой.
— Она говорит, это не для телефона.
— Скажи, что я разрешаю.
— Он разрешает, — повторил Татарский.
— Ну хорошо, — вздохнула секретарша. — Номер один. Элементы ворот Иштар
из Вавилона — львы и сирруфы. Официальное место хранения — Британский музей.
Заверены группой независимых экспертов. Номер два. Львы, барельеф из
фигурного кирпича и эмали. Улица Шествий, Вавилон. Официальное место
хранения — Британский музей. Заверены группой независимых экспертов. Номер
три. Эбих-Иль, сановник из Мари. Официальное место хранения — Лувр…
— Эбих-Иль? — переспросил Татарский и вспомнил, что видел фотографию
этой статуи из Лувра. Ей было несколько тысяч лет, а изображала она
маленького хитрого человечка, выточенного из блестящего белого камня, — с
бородой, в странной пушистой юбке, похожей на шорты-галифе.
— Вот этого я особенно люблю, — сказал Азадовский, спуская штаны. —
Наверно, просыпался каждое утро и говорил; а эбих иль всех… И поэтому всю
жизнь был одинок. Совсем как я.
Он открыл шкафчик и вынул из него две необычные юбки не то из перьев,
не то из взбитой шерсти. Бросив одну из них Татарскому, он натянул вторую
поверх красных трусов «Calvin Klein», из-за чего немедленно сделался похож
на перекормленного страуса.
— Давай телефон, — сказал он. — Ты чего ждешь-то? Переодевайся. Потом
возьмешь эти железки — и входи. Можешь брать любую пару, только чтобы
намордник по размеру подходил.
Азадовский взял из ячейки маску и зеркало, звякнул ими друг о друга,
поднял маску и поглядел на Татарского сквозь глазные прорези. Маленькое
золотое лицо неземной красоты, словно вынырнувшее из толпы ряженых на
карнавале в Венеции, настолько не соответствовало его рыжеволосому
бочкообразному туловищу, что Татарскому стало страшно. Довольный
произведенным эффектом, Азадовский засмеялся, открыл дверь и исчез в полосе
золотистого света.