— Как не думать-то?
— Техника такая, — сказал Морковин. — Ты как бы понимаешь, что вот-вот
эту мысль подумаешь в полном объеме, и тут же себя щипаешь или колешь
чем-нибудь острым. В руку, в ногу — неважно. Надо там, где нервных окончаний
больше. Типа как пловец в икру, когда у него судорога. Чтобы не утонуть. И
потом, постепенно, у тебя вокруг этой мысли образуется как бы мозоль, и ты
ее уже можешь без особых проблем обходить стороной. То есть ты чувствуешь,
что она есть, но никогда ее не думаешь. И постепенно привыкаешь. Восьмой
этаж опирается на седьмой, седьмой опирается на восьмой, и везде, в каждой
конкретной точке в каждый конкретный момент, есть определенная устойчивость.
А завалит делами, нюхнешь кокоса и будешь конкретные вопросы весь день
решать на бегу. На абстрактные времени не останется.
Татарский залпом выпил остаток водки и несколько раз подряд ущипнул
себя за ляжку. Морковин грустно усмехнулся.
— Вот Азадовский, — сказал он, — почему он здесь всех разводит и
грузит? Да потому, что ему в голову даже не приходит, что во всем этом есть
что-то странное. Такие люди раз в сто лет рождаются. У человека, можно
сказать, чувство жизни международного масштаба…
— Хорошо, — сказал Татарский и еще раз ущипнул себя за ногу. — Но ведь,
наверно, нужно не только грузить и разводить, но еще и регулировать? Ведь
общество — вещь сложная. А для регулирования нужны какие-то принципы?
— Принцип очень простой, — сказал Морковин. — Чтобы все в обществе было
нормально, мы должны всего лишь регулировать объем денежной массы, которая у
нас есть. А все остальное автоматически войдет в русло. Поэтому ни во что
нельзя вмешиваться.
— А как этот объем регулировать?
— А чтобы он у нас был
максимальный.
— И все?
— Конечно. Если он у нас максимальный, это и значит, что все вошло в
русло.
— Да, — сказал Татарский, — логично. Но кто-то ведь должен всем этим
командовать?
— Чего-то быстро ты все понять хочешь, — нахмурился Морковин. — Я
говорю, погоди. Это, братец, большая проблема — понять, кто всем этим
командует. Скажу тебе пока так — миром правит не «кто», а «что».
Определенные факторы и импульсы, о которых знать тебе еще рано. Хотя, Ваван,
не знать про них ты просто не можешь. Такой вот парадокс…
Морковин замолчал и о чем-то задумался. Татарский закурил сигарету —
больше говорить не хотелось. В буфете тем временем появился новый
посетитель, которого Татарский сразу узнал, — это был известный телеаналитик
Фарсук Сейфуль-Фарсейкин. В жизни он выглядел намного старше, чем на экране.
Видимо, он возвращался с эфира: его лицо покрывали крупные капли пота, а
знаменитое пенсне сидело на носу как-то косо. Татарский подумал, что
Фарсейкин сразу кинется к буфету за водкой, но тот подошел к их столу.
Татарский подумал, что
Фарсейкин сразу кинется к буфету за водкой, но тот подошел к их столу.
— Можно звук включить? — спросил он, кивая на телевизор. — Этот клип
сынишка мой делал. А я не видел еще.
Татарский поднял глаза. На экране происходило что-то странно знакомое:
на поляне посреди березового леса стоял хор морячков немного подозрительного
вида (Татарский сразу узнал Азадовского — тот стоял в самом центре группы и
был единственным, у кого на груди блестела медалька). Обнявшись за плечи и
раскачиваясь из стороны в сторону, морячки неслышно подпевали желтоволосому
солисту, похожему на Есенина в кубе. Сначала Татарскому показалось, что
солист стоит на пне гигантской березы, но по идеально цилиндрической форме
этого пня и маленьким желтым лимонам, нарисованным на его поверхности, он
догадался, что это увеличенная во много раз банка софт-дринка, раскрашенная
то ли под березу, то ли под зебру. Вылизанный видеоряд свидетельствовал, что
клип из очень дорогих.
«Бом-бом-бом», — глухо выдали раскачивающиеся морячки. Солист протянул
руку от сердца к камере и тенором пропел:
— И Родина щедро
Поила меня
Березовым Спрайтом,
Березовым Спрайтом!
Татарский резким движением раздавил в пепельнице сигарету.
— Суки, — сказал он.
— Кто? — спросил Морковин.
— Если 6 знать… Слушай, а меня на какое направление хотят поставить?
— Старшим криэйтором в отдел компромата. Еще на подхвате будешь во
время авралов. Так что стоять теперь будем, опираясь друг на друга. Вот как
эти морячки. Плечом к плечу… Ты извини, брат, что я тебя в это впутал.
Ботве ведь, кто этого не знает, им жить легче. Они даже думают, что есть
разные телеканалы, какие-то гам телекомпании… Но на то они и ботва.
ИСЛАМСКИЙ ФАКТОР
Часто бывает — проезжаешь в белом «мерседесе» мимо автобусной
остановки, видишь людей, Бог знает сколько времени остервенело ждущих своего
автобуса, и вдруг замечаешь, что кто-то из них мутно и вроде бы даже с
завистью глядит на тебя. И на секунду веришь, что этот украденный у
неведомого бюргера аппарат, еще не до конца растаможенный в братской
Белоруссии, но уже подозрительно стучащий мотором с перебитыми номерами, и
правда трофей, свидетельствующий о полной и окончательной победе над жизнью.
И волна горячей дрожи проходит по телу; гордо отворачиваешь лицо от стоящих
на остановке и решаешь в своем сердце, что не зря прошел через известно что
и жизнь удалась.
Так действует в наших душах анальный вау-фактор. Но Татарскому никак не
удавалось испытать его сладостной щекотки. Возможно, дело было в какой-то
особой последождевой апатичности представителей среднего класса, жавшихся на
своих остановках. Или, может быть, Татарский просто слишком нервничал —
предстоял просмотр его работы, на котором должен был присутствовать сам
Азадовский.