— А вот эти, с
черепом и костями, их тоже кто-то берет? Есть любители?
— Всякие берут. Люди ведь тоже всякие.
Татарский перевернул страницу.
— Ух ты, красота какая, — сказал он. — Это Алиса в Стране чудес?
— Ага. Только это блок. Двадцать пять доз. Дорогой. Вот эта хорошая, с
распятием. Только не знаю, как она на твои мухоморы ляжет. С Гитлером не
советую. Сначала круто, но потом обязательно будет несколько секунд вечных
мучений в аду.
— Как это — несколько секунд вечных мучений? Если всего несколько
секунд, то почему они вечные?
— Это только пережить можно. М-да. А можно и не пережить.
— Понял, — сказал Татарский, переворачивая страницу. — А твой глюк по
«Розе Мира» — он у тебя от какой был? Здесь она есть?
— Не глюк, а видение, — поправил Григорий. — Здесь такой нет. Это
редкая марочка была, с драконом-победоносцем. Из немецкой серии «Bad trip
Иоанна Богослова»*. (*Здесь: «Наркотический облом Иоанна Богослова»
(англ.).) Тоже не советую. Они чуть повыше обычных и поуже, и твердые такие.
Даже скорее не марочка, а таблетка с наклейкой. Много вещества. Знаешь, я бы
тебе вот эту посоветовал, с синим Раджнишем. Мягкая, добрая. И на бухло
отлично ляжет…
Внимание Татарского привлекли три одинаковых сиреневых квадратика,
стоявшие между маркой с «Титаником» и маркой с каким-то смеющимся восточным
божеством.
— А вот эти три одинаковых — что это такое? — спросил он. — Кто здесь
нарисован? С бородкой и в колпаке? Не поймешь — не то Ленин, не то дядя Сэм.
Григорий одобрительно хмыкнул.
— Вот что такое инстинкт, — сказал он. — Кто здесь нарисован, я не
знаю. Но вещь это очень крутая. Отличается она тем, что здесь кислота
смешана с метаболиком. Поэтому действовать начинает очень быстро и очень
резко, минут через двадцать. И дозняк здесь такой, что на взвод солдат
хватит. Я бы тебе не дал такую, но если ты мухоморы ел…
Татарский заметил, что на них внимательно смотрит охранник.
— Беру, — сказал он, — сколько?
— Двадцать пять долларов, — сказал Гриша.
— У меня сто рублей только осталось.
Гриша подумал секунду и махнул рукой.
— Давай, — согласился он.
Татарский протянул ему свернутую трубочкой банкноту, взял марку и
спрятал ее в нагрудный карман.
— Во, — сказал Гриша, убирая альбом.
— А эту дрянь ты больше не нюхай. От нее еще никому ничего хорошего не
было. Только усталость, стыд за вчерашнее и кровь из носа.
— Ты знаешь, что такое сравнительное позиционирование? — спросил
Татарский.
— Нет, — ответил Григорий. — Что это?
— Это рекламная техника, в которой ты достиг выдающегося мастерства.
Григорий собирался сказать что-то в ответ, но не успел — над столом
нависла тяжелая туша охранника.
— Ребятки, — сказал он, — шли бы вы себе в какой парадняк потемнее. У
вас на это сорок секунд.
ПУТЬ К СЕБЕ
На следующее утро Татарского разбудил телефонный звонок. Первым его
чувством была досада — звонок перебил очень странный и красивый сон, в
котором Татарский сдавал экзамен. Во сне он сначала тянул один за другим три
билета, а потом поднимался вверх по длинному спиральному подъему, вроде
того, который был в одном из корпусов его первого института, где он изучал
электроплавильные печи. Ему надо было найти экзаменаторов самому, но каждый
раз, когда он открывал одну из дверей, вместо аудитории перед ним
открывалось закатное подмосковное поле, по которому он гулял с Гиреевым в
тот достопамятный вечер. Это было очень странно, потому что в своих поисках
он успел подняться на несколько этажей вверх.
Проснувшись до конца, он немедленно вспомнил о Григории и его альбоме.
«Купил, — подумал он с ужасом, — и съел…» Вскочив с кровати, он подошел к
столу, выдвинул верхний ящик и увидел марку с улыбающимся сиреневым лицом.
«Нет, — подумал он, — слава Богу…» Положив марку в самый дальний угол
ящика, он накрыл ее коробкой цветных карандашей.
Телефон между тем все еще звонил. «Пугин», — решил Татарский и взял
трубку.
— Алло, — сказал незнакомый голос, — могу я поговорить с Татарским…
э-э… господином?
Татарский не обиделся — по запутавшейся интонации собеседника он понял,
что тот по ошибке произнес сначала фамилию, а потом социальный артикль.
— Это я.
— Здравствуйте. Говорит Владимир Ханин из агентства «Тайный советчик».
Ваш телефон у меня остался от Димы Пугина. Не могли бы мы с вами сегодня
встретиться? Лучше прямо сейчас.
— А что такое? — спросил Татарский, уже понимая по этому «остался», что
с Пугиным случилось что-то нехорошее.
— Дима скончался. Я знаю, что вы с ним работали. А он работал со мной.
Так что косвенно мы знакомы. Во всяком случае несколько ваших работ, по
которым вы ждете ответа от Пугина, у меня на столе.
— А как это случилось?
— При встрече, — сказал новый знакомый. — Запишите адрес.
Через полтора часа Татарский вошел в огромный комплекс комбината
«Правда» — туда, где когда-то помещались редакции чуть ли не всех советских
газет. На вахте для него был выписан пропуск. Он поднялся на восьмой этаж и
нашел комнату с нужным номером; на ее двери висела металлическая табличка со
словами «Идеологический отдел» — явное советское наследство.
Ханин был в комнате один. Это был мужчина средних лет с приятным
бородатым лицом — он сидел за столом и что-то торопливо писал.
— Проходите и садитесь, — сказал он, не поднимая головы.