THIS GAME HAS NO NAME*.
(*У этой игры нет названия (англ.).)
Как только Татарский прочел ее, весь остальной этнографический материал
перестал восприниматься его сознанием — в нем остались только эти пять
мерцающих слов. Ему казалось, что он понимает их смысл на очень глубоком
уровне, и, хоть он вряд ли смог бы объяснить его кому-нибудь другому, этот
смысл, несомненно, требовал перелезть через забор.
Это оказалось несложно.
За воротами была замороженная стройка — обширная зона запустения с
редкими следами присутствия человека. В центре площадки стояло недостроенное
здание — то ли фундамент какого-то космического локатора, то ли просто
многоярусный гараж: строительство прервали на такой стадии, когда готовы
были только несущие конструкции и стены. Постройка походила на ступенчатый
цилиндр из нескольких бетонных боксов, стоящих друг на друге. Вокруг них
поднималась спиральная дорога на железобетонных опорах, которая кончалась у
верхнего бокса, увенчанного маленькой кубической башенкой с красной
лампой-маяком.
Татарский подумал, что это один из начатых в семидесятые годы военных
объектов, которые не спасли империю, но зато сформировали эстетику «Звездных
войн». Ему вспомнился астматически присвистывающий Дарт Вейдер, и он
поразился, до чего же это была прекрасная метафора карьерного коммуниста:
наверняка где-то на звездолете у него была еще искусственная почка и две
бригады врачей, и в фильме, как Татарскому смутно припомнилось,
присутствовали намеки на это. Впрочем, думать о Дарте Вейдере в таком
состоянии было опасно.
Недостроенное здание освещали три или четыре прожектора — они пятнами
выхватывали из сумрака куски бетонной стены, участки спиральной дороги и
верхнюю башенку с мигающим маячком. Если бы не этот красный маячок, в
полутьме недостроенность здания сошла бы за его обветшалость от времени, и
сооружению можно было бы дать тысячу или все десять тысяч лет. Впрочем,
Татарский подумал, что маячок тоже мог гореть от какого-то немыслимо
древнего электричества, подведенного под землей из Египта или Вавилона.
Недавние следы человека были заметны только у ворот, где он стоял.
Здесь размещалось что-то вроде филиала военной части — несколько
вагончиков-бытовок, турник, щит с противопожарными ведром и ломом и стенд с
плакатом, на котором одинаковые солдаты с печатью странной самоуглубленности
на лицах демонстрировали приемы строевой подготовки. Татарский совершенно не
удивился, увидев огромный гриб с жестяной шляпкой и телефоном, приделанным к
столбу-ножке, — он понял, что это место часового. Сначала он решил, что
часового на посту нет, но потом увидел, что коническая шляпка гриба
выкрашена в красный цвет и украшена симметричными белыми пятнами.
— Все не так просто, — прошептал он.
В этот момент тихий и насмешливый голос произнес где-то рядом:
— This game has no name. It will never be the same*. (* У этой игры нет
названия. Она никогда не будет той же (англ.).)
Татарский обернулся. Вокруг никого не было, и он понял, что это
слуховая галлюцинация. Ему стало чуть страшновато, но в происходящем,
несмотря ни на что, было заключено какое-то восхитительное обещание.
Вокруг никого не было, и он понял, что это
слуховая галлюцинация. Ему стало чуть страшновато, но в происходящем,
несмотря ни на что, было заключено какое-то восхитительное обещание.
— Вперед, — прошептал он и, пригибаясь, быстро заскользил сквозь сумрак
к ведущей на зиккурат дороге. «Все-таки, — подумал он, — это что-то вроде
многоярусного гаража».
— С висячими садами, — тихонько поддакнул голос в его голове.
То, что голос заговорил по-русски, убедило Татарского, что это
галлюцинация, но заставило еще раз вспомнить о смешении языков. Словно в
ответ на его мысль голос произнес длинную фразу на неизвестном наречии с
большим количеством шипящих. Татарский решил не обращать на него внимания,
тем более что уже вступил на спиральный подъем.
Издалека он не оценил настоящих размеров здания. Дорога была достаточно
широка, чтобы на ней могли разъехаться два грузовика («Или колесницы, —
радостно добавил голос, — колесницы четверками! Вот были колесницы!»). Она
была построена из бетонных плит, стыки между которыми не были заделаны. Из
этих стыков торчали высокие растения — Татарский не знал их названия, но с
детства помнил, что их прочные стебли можно использовать вместо шнурков в
ботинках. В стене справа время от времени появлялись широкие проемы, которые
вели в толщу зиккурата. Внутри были обширные пустоты, заваленные
строительным мусором. Дорога все время уходила за угол и как бы обрывалась в
небо, поэтому Татарский шел осторожно и держался рукой за стену. С одной
стороны башню освещали прожектора со стройплощадки, а с другой — луна,
висевшая в просвете высокого облака. Было слышно, как где-то наверху
постукивает от ветра незакрытая дверь; этот же ветер принес далекий собачий
лай. Татарский сбавил шаг и стал идти совсем медленно.
Под ногой что-то хрустнуло. Это была пустая сигаретная пачка. Подняв
ее, он вышел в пятно света и увидел, что это «Парламент» — ментоловый сорт.
Но удивительным было другое — на лицевой стороне пачки переливалась
рекламная голограмма с тремя пальмами.
— Все сходится, — прошептал он и пошел вперед, внимательно глядя под
ноги.
Следующая находка ждала ярусом выше — он издали заметил монету,
блестевшую под луной. Он никогда не видел такой раньше — три песо Кубинской
республики с портретом Че Гевары. Татарского ничуть не удивило, что
кубинская монета валяется на военной стройке, — он вспомнил, как в финале
фильма «Golden Eye»* (*»Золотой глаз» (англ.).) где-то на острове Свободы
поднималась из-под воды циклопическая антенна советского производства. Это,
видимо, была плата за ее строительство. Он положил монету в пачку
«Парламента» и спрятал в карман в полной уверенности, что его ждет что-то
еще.