— Я в горах не коз пас, а козлов, — спокойно ответил Гусейн. — А если
ты быковать приехал, так я тебе кольцо в нос продену, реально говорю.
— Как ты сказал? — наморщился неизвестный и расстегнул пиджак, под
левой полой которого что-то бугрилось. — Какое кольцо?
— Вот это, — сказал Гусейн, вынимая из кармана гранату.
Вид сведенных усиков мгновенно успокоил неизвестного.
— Мне этот гад деньги должен, — сообщил он.
— Мне тоже, — сказал Гусейн, убирая гранату.
— Мне он первому должен.
— Нет. Первому он должен мне.
Минуту они глядели друг на друга.
— Хорошо, — сказал неизвестный. — Завтра встретимся и обсудим. В десять
вечера. Где?
— А прямо сюда приходи.
— Забились, — сказал неизвестный и ткнул пальцем в Татарского: —
Молодого я с собой беру. Он подо мной ходит.
Татарский вопросительно посмотрел на Гусейна. Тот ласково улыбнулся:
— К тебе базаров больше нет. Друг твой на себя все стрелки перевел. А
так, по-человечески, — заходи. Цветов принеси, роз. Я их люблю.
Выйдя на улицу вслед за всеми, Гусейн закурил сигарету и оперся спиной
о стену вагончика. Сделав два шага, Татарский обернулся.
— Я пиво забыл, — сказал он.
— Иди возьми, — ответил Гусейн.
Татарский вернулся в вагончик и взял со стола последнюю банку
«Туборга». Прикованный к лавке замычал и поднял свободную руку. Татарский
заметил в ней квадратик цветной бумаги, взял его и торопливо сунул в карман.
Пленник издал тихий стон октавой выше, покрутил пальцем диск невидимого
телефона и прижал ладонь к сердцу. Татарский кивнул и вышел. Куривший у
крыльца Гусейн, кажется, ничего не заметил. Незнакомец и Ханин были уже в
машине; как только Татарский сел на переднее сиденье, она сразу тронулась.
— Познакомьтесь, — сказал Ханин. — Ваван Татарский, один из наших
лучших специалистов. А это, — Ханин кивнул на незнакомца, выруливавшего на
дорогу, — Вовчик Малой, почти твой тезка. Еще Ницшеанцем зовут.
— Да ну это так, хуйня, — быстро пробормотал Вовчик, смаргивая. — Давно
это было.
— Это, — продолжал Ханин, — человек с очень важной экономической
функцией. Можно сказать, ключевое звено либеральной модели в странах с
низкой среднегодовой температурой. Ты в рыночной экономике понимаешь
немного?
— Децул, — ответил Татарский и свел два пальца, оставив между ними
миллиметровый зазор.
— Тогда ты должен знать, что на абсолютно свободном рынке в силу такого
определения должны быть представлены услуги ограничителей абсолютной
свободы. Вовчик — как раз такой ограничитель. Короче, наша крыша…
Когда машина затормозила у светофора, Вовчик Малой поднял на Татарского
маленькие невыразительные глаза.
Непонятно было, отчего его называли
«малым», — он был мужчиной крупных размеров и изрядного возраста. Его лицо
было типичной бандитской пельмениной невнятных очертаний, не вызывавшей,
впрочем, особого отвращения. Оглядев Татарского, он сказал:
— Короче, ты в русскую идею въезжаешь?
Татарский вздрогнул и выпучил глаза. — Нет, — сказал он. — Не думал на
эту тему.
— Тем лучше, — влез Ханин. — Как говорится, со свежей головой…
— А зачем это нужно? — спросил Татарский, оборачиваясь к нему.
— Тебе заказ на разработку, — ответил Ханин.
— От кого?
Ханин кивнул на Вовчика.
— Вот тебе ручка и блокнот, — сказал он, — слушай его внимательно и
делай пометки. Потом по ним распишешь.
— А че тут слушать, — буркнул Вовчик. — И так все ясно.
Скажи, Ваван, когда ты за границей бываешь, унижение чувствуешь?
— Я там не был никогда, — признался Татарский.
— И молодец. Потому что поедешь — почувствуешь. Я тебе точно говорю —
они нас там за людей не считают, как будто мы все говно и звери. То есть
когда ты в каком-нибудь «Хилтоне» весь этаж снимешь, тогда к тебе, конечно,
в очередь встанут минет делать. Но если на каком-нибудь фуршете окажешься
или в обществе, так просто как с обезьяной говорят. Чего, говорят, у вас
крест такой большой — вы что, богослов? Я 6 тебе, блядь, такое богословие в
Москве показал…
— А почему такое отношение? — перебил Ханин. — Мнение есть?
— Есть, — сказал Вовчик. — Все потому, что мы у них на пансионе. Их
фильмы смотрим, на их тачках ездим и даже хавку ихнюю едим. А сами
производим, если задуматься, только бабки… Которые тоже по всем понятиям
ихние доллары, так что даже неясно, как это мы их производить ухитряемся.
Хотя, с другой стороны, производим же — на халяву-то никто не дал бы… Я
вообще-то не экономист, но точно чувствую — дело гнилое, какая-то тут лажа
зарыта.
Вовчик замолчал и тяжело задумался. Ханин собирался что-то вставить, но
Вовчик вдруг взорвался:
— Но они-то думают, что мы культурно опущенные! Типа как чурки из
Африки, понимаешь? Словно мы животные с деньгами. Свиньи какие или быки. А
ведь мы — Россия! Это ж подумать даже страшно! Великая страна!
— Да, — сказал Ханин.
— Просто потеряли на время корни из-за всей этой байды. Сам знаешь,
какая жизнь, — пернуть некогда. Но это ж не значит, что мы забыли, откуда мы
родом, как негры эти козлиные…
— Давай без эмоций, — сказал Ханин. — Объясни парню, чего ты от него
хочешь. И попроще, без лирики.
— Короче, я тебе сейчас ситуацию просто объясню, на пальцах, — сказал
Вовчик. — Наш национальный бизнес выходит на международную арену. А там
крутятся всякие бабки — чеченские, американские, колумбийские, ну ты понял.
И если на них смотреть просто как на бабки, то они все одинаковые.