— А остальных бойцов, кто после
взрыва жив остался, из пулемета добили, когда они из машин повыскакивали. Я
не понимаю, как с такими людьми бизнес вести. И люди ли они вообще. Н-да…
Укатали сивку крутые урки…
Вместо приличествующей моменту скорби Татарский, к своему стыду,
испытал облегчение, граничащее с эйфорией.
— Да, — сказал он, — теперь понимаю. Я сегодня одну из этих машин
видел. Он прошлый раз на другой был, так что я ничего плохого не подумал
даже. Мало ли, думаю, кого грохнули — каждый день ведь кого-то… А теперь
вижу — все один к одному. И что это для нас значит в практическом плане?
— Отпуск, — сказал Ханин. — На неопределенный срок. Очень большой
вопрос надо решать. Гамлетовский. Мне уже звонили с утра два раза.
— Из милиции? — спросил Татарский.
— Да. А потом из кавказского землячества. Пронюхали, гады, что
коммерсант освободился. Как акулы. По запаху крови. Так что вопрос стоит
теперь чисто конкретный. Черножопые крышу дают реально, а мусора просто
деньги тянут. Чтоб на стрелку поехали, надо все сапоги им вылизать. Но
грохнуть могут те и эти. А мусора, между прочем, особенно. Как они на меня
сегодня наехали… Мы, говорят, знаем, что у тебя бриллианты. А какие у меня
бриллианты? Скажи, какие?
— Не знаю, — ответил Татарский, вспомнив фотографию бриллиантового
колье с обещанием вечности, виденную у Ханина в туалете.
— Ладно, ты не бери в голову. Живи, люби, работай… Тебя, кстати, ждут
в соседней комнате.
— Кто? — вздрогнул Татарский.
— Да какой-то знакомый твой. Говорит, у него к тебе дело.
Морковин выглядел так же, как во время последней встречи, только в его
проборе стало больше седых волос, а глаза сделались печальней и мудрее. На
нем был строгий темный костюм, полосатый галстук и такой же платок в
нагрудном кармане. Увидев Татарского, он встал со стула, широко улыбнулся и
раскрыл руки для объятий.
— Ух, — сказал он, хлопая Татарского по спине, — ну и морда у тебя,
Ваван. Давно пьешь-то?
— Только из штопора выхожу, — виновато ответил Татарский. — Мне тут
такое задание дали, что иначе невозможно.
— Это ты о нем по телефону рассказывал?
— Когда?
— Не помнишь, что ли? Я так и думал. Ты сильно не в себе был. Говорил,
что концепцию пишешь для Бога, а на тебя за это древний змей наезжает. Еще
работу просил новую найти — говорил, что устал от мирского…
— Хватит, — сказал Татарский, поднимая ладонь. — Не гони волну. Я и так
в говне по уши.
— Так тебе правда работа нужна?
— Еще как. Нас за одну ногу мусора тянут, а за другую чечены. Всех в
отпуск гонят.
— Ну так пойдем. У меня, кстати, в машине пиво есть.
Морковин приехал на крошечном синем «БМВ», похожем на торпеду на
колесах.
Сидеть в нем было непривычно — тело принимало полулежачее
положение, колени поднимались к груди, а дно кузова неслось так близко к
асфальту, что мышцы живота непроизвольно сжимались каждый раз, когда машина
подпрыгивала на очередной выбоине.
— Тебе на такой ездить не страшно? — спросил Татарский. — Вдруг
кто-нибудь лом забудет в люке. Или железный прут из асфальта будет
торчать…
Морковин ухмыльнулся.
— Я понимаю, о чем ты говоришь, — сказал он. — Но к этому ощущению я
давно привык на работе.
Машина затормозила на перекрестке. Справа остановился красный джип с
шестью мощными фарами на крыше. Татарский покосился на водителя — это был
низколобый мужчина с мощными надбровными дугами, практически вся кожа
которого была покрыта густой черной шерстью. Одна его рука поглаживала руль,
а в другой была пластиковая бутылка «Пепси». Татарский вдруг сообразил, что
машина Морковина гораздо круче, и испытал крайне редкое в своей жизни
воздействие анального вау-фактора. Чувство, надо признать, было
захватывающим. Высунув локоть в окно, он отхлебнул пива и поглядел на
водителя джипа примерно так, как моряки с кормы авианосца смотрят на пигмея,
подплывшего на плоту торговать гнилыми бананами. Водитель поймал взгляд
Татарского, и некоторое время они смотрели друг другу в глаза. Татарский
почувствовал, что мужчина в джипе воспринимает этот затянувшийся обмен
взглядами как приглашение к схватке — когда машина Морковина наконец
тронулась, на неглубоком дне его глаз уже закипала ярость. Татарский
отметил, что уже видел где-то это лицо. «Наверно, киноактер», — подумал он.
Морковин выехал на свободную полосу и поехал быстрее.
— Понимаю, зачем ты на такой машине ездишь, — задумчиво сказал
Татарский, косясь на красные угли приборной доски.
— Ну и зачем?
— Как бы это сказать… Для баланса ощущений.
Морковин поднял брови:
— А что. Можно и так сказать.
Татарский выкинул пустую банку в окно.
— Слушай, — спросил он, — а куда мы едем?
— В нашу организацию.
— Что за организация?
— Увидишь. Не хочу портить впечатление.
Через несколько минут машина затормозила у ворот в высокой решетчатой
ограде. Ограда выглядела солидно — ее прутья походили на циклопические
чугунные копья с позолоченными наконечниками. Морковин показал милиционеру в
будке какую-то карточку, и ворота медленно раскрылись. За ними был огромный
сталинский дом конца сороковых годов, похожий на что-то среднее между
ступенчатой мексиканской пирамидой и приземистым небоскребом, выстроенным в
расчете на низкое советское небо.