А может, дело было в сбоях, которые в последнее время стал
давать социальный локатор в его душе.
«Если смотреть на происходящее с точки зрения чистой анимации, — думал
он, оглядывая экипажи соседей по пробке, — то все понятия у нас перевернуты.
Для небесного «Силикона», который обсчитывает весь этот мир, мятый
«Запорожец» куда более сложная работа, чем новый «БМВ», который три года
обдували в аэродинамических трубах. Так что все дело в криэйторах и
сценаристах. Но какая же гадина написала этот сценарий? И кто тот зритель,
который жрет свою пиццу, глядя на этот экран? И самое главное, неужели все
это происходит только для того, чтобы какая-то жирная надмирная тушка
наварила себе что-то вроде денег на чем-то вроде рекламы? А похоже. Ведь
известно: все в мире держится на подобии…»
Пробка наконец стала рассасываться. Татарский включил радио. В машину
ворвался гнусавый, с подвывами голос, похожий на гул в печной трубе:
— Ни иконы, ни Бердяев,
ни программа «Третий глаз»
не спасут от негодяев,
захвативших нефть и газ!
Рекламная служба Русского Радио!
Инфернальная веселость, которой дышал голос, не оставляла сомнений в
том, что говоривший и сам был не последним человеком среди этих негодяев.
Татарский нервно выключил радио и взялся за ручку сцепления.
Его настроение совсем ухудшилось; захотелось живого человеческого
тепла. Вырулив из потока машин к автобусной остановке, он нажал на тормоз.
Разбитое боковое стекло будки было заделано рекламным щитом телеканала СТС с
аллегорическим изображением четырех смертных грехов с пультами
дистанционного управления в руках. На лавке под навесом сидели неподвижная
старуха с корзиной на коленях и кудрявый мужик лет сорока в подмокшем
военном ватнике, с бутылкой пива в руке. Отметив, что в мужике еще
достаточно жизненной силы, Татарский опустил стекло и высунул локоть наружу.
— Простите, господин военный, — сказал он, — вы не подскажете, где тут
магазин «Мужские сорочки»?
Мужчина поднял на него взгляд. Видимо, он обо всем догадался, потому
что его глаза заволокло холодной белой яростью. Короткий обмен взглядами
оказался очень информативным — Татарский понял, что мужик понял. А мужик,
видимо, понял даже то, что Татарский понял, что понят.
— Под Кандагаром было круче, — сказал мужик.
— Извините, что вы сказали?
— То и сказал, — ответил мужик, перехватывая бутылку за горлышко, — что
круче было под Кандагаром. А извинить не проси даже.
Что-то подсказало Татарскому, что мужик идет к его автомобилю не для
того, чтобы подсказать дорогу к магазину, и он вдавил педаль газа в днище.
Чутье не обмануло — через секунду по заднему стеклу что-то сильно ударило, и
оно покрылось сеткой трещин, по которой потекла вниз белая пена.
Чутье не обмануло — через секунду по заднему стеклу что-то сильно ударило, и
оно покрылось сеткой трещин, по которой потекла вниз белая пена. Под
действием адреналиновой волны Татарский резко увеличил скорость. «Вот мудак,
— подумал он, оглядываясь. — Правильно таких братва на квартиры ставит».
Когда он припарковался во дворе Межбанковского комитета, рядом с его
машиной затормозил красный «рэйнджровер» последней модели с немыслимыми
фарами над крышей и веселым рисунком на двери: восход солнца над прерией и
голова индейца в уборе из перьев. «Кто это, интересно, на таких ездит?» —
подумал Татарский и чуть задержался у дверцы.
Из «рэйнджровера» вылез полный и низенький мужчина в подчеркнуто
буржуазном полосатом костюме, повернулся, и Татарский с изумлением узнал в
нем Сашу Бло — разжиревшего, еще сильнее облысевшего, но с той же гримасой
мучительного непонимания на лице.
— Саша, — сказал Татарский, — ты?
— А, Ваван, — сказал Саша Бло. — Тоже здесь? В компромате?
— Откуда ты знаешь?
— А оттуда все начинают. Чтоб руку набить. Креативный штат-то не особо
большой. Все друг с другом знакомы. Так что, если я тебя раньше не видел, а
теперь ты у этого подъезда паркуешься, значит, ты в отделе компромата. Да и
то — недели две, не больше. Элементарно, Ватсон.
— Месяц уже, — ответил Татарский. — А ты кем работаешь?
— Я? Я завотделом русской идеи. Это во флигеле. Идеи будут — заходи.
— От меня толку мало, — ответил Татарский. — Я пробовал думать — не
выходит. Ты бы поездил по окраинам, поспрашивал у мужиков.
Саша Бло недовольно наморщился.
— Да я пробовал вначале, — сказал он. — Стакан нальешь, в глаза
заглянешь, а тебе в ответ: «Да разъебись ты на хуй, Мерседес козлиный». Они
круче «мерседеса» ничего представить не могут… И все так деструктивно…
Твоя?
Вопрос относился к машине Татарского.
— Ну, моя, — с достоинством ответил он.
— Понятно, — сказал Саша Бло, запирая дверь «рэйнджровера». — Сорок
минут позора, и ты на работе. Да ты не комплексуй. Все еще впереди.
Кивнув, он вприпрыжку побежал ко входу, отмахивая на ходу пухлой
засаленной папочкой. Татарский проводил его долгим взглядом, потом поглядел
на заднее стекло своей машины и вынул записную книжку.
Главное зло в том, — записал он на последней странице, — что люди
строят общение друг с другом на бессмысленно-отвлекающей болтовне, в которую
они жадно, хитро и бесчеловечно вставляют свой анальный импульс в надежде,
что для кого-то он станет оральным. Если это случается, человек приходит в
оргиастическое содрогание и несколько секунд ощущает так называемое «биение
жизни».