Следуя за линиями
узора, глаза Татарского по прихотливой спирали двинулись к центру ковра и
наткнулись на хозяина кабинета.
Это был молодой еще человек, коренастый толстячок с зачесанными назад
остатками рыжеватых волос и довольно располагающим лицом, который лежал на
ковре в самой непринужденной позе. Он был труднозаметен из-за своей одежды,
почти сливавшейся по тону с ковром. На нем был пиджак типа «оргазм плебея» —
не деловая униформа и даже не пижама, а нечто карнавально-запредельное,
наряд, который надевают особо расчетливые бизнесмены, когда хотят вызвать у
партнеров ощущение, будто дела у них идут настолько хорошо, что им уже не
надо заботиться о бизнесе и даже самое чудаковатое поведение не в состоянии
причинить им никакого ущерба. Яркий ретро-галстук с развратной обезьянкой на
пальме выбивался из-под его пиджака и розовым языком расстилался по ковру.
Но Татарского поразил не столько наряд молодого человека, сколько то,
что его лицо было ему знакомо, причем очень хорошо, хотя он ни разу в жизни
с ним не встречался. Он видел это лицо в сотне мелких телевизионных сюжетов
и рекламных клипов, как правило на вторых ролях, но кто такой этот человек,
он не знал. Последний раз это произошло прошлым вечером, когда Татарский,
раздумывая о русской идее, рассеянно смотрел телевизор. Хозяин кабинета
появился в рекламе каких-то таблеток — он был одет в белый халат и шапочку с
красным крестом, а на его полное лицо были наклеены светлая бородка и усы,
делавшие его похожим на доброго молодого Троцкого. Сидя на кухне в окружении
охваченного непонятной эйфорией семейства, он назидательно говорил:
— В море рекламы легко заблудиться. А часто она еще и недобросовестна.
Не так страшно, если вы ошибетесь при выборе кастрюли или стирального
порошка, но, когда речь идет о лекарствах, вы ставите на карту свое
здоровье. Подумайте, кому вы поверите — бездушной рекламе или вашему
семейному доктору? Конечно! Ответ ясен! Только вашему семейному доктору,
который советует принимать пилюли «Санрайз»!
«Понятно, — подумал Татарский, — это, значит, наш семейный доктор».
Семейный доктор между тем поднял руку в приветственном жесте, и
Татарский заметил в его пальцах короткую пластиковую соломинку.
— Подсаживайтесь, — сказал он глуховатым голосом.
— Давно подсели, — ответил Морковин.
Видимо, слова Морковина были обычной в этом месте присказкой, потому
что хозяин кабинета с долей снисходительности кивнул головой.
Морковин взял со стола две соломинки, протянул одну Татарскому и прилег
на ковер. Татарский последовал его примеру. Опустившись на ковер, он
вопросительно поглядел на хозяина кабинета. Тот ласково улыбнулся в ответ.
Татарский заметил на его запястье часы с браслетом из необычных звеньев
разного размера. Заводная головка часов была украшена маленьким брильянтом;
вокруг циферблата тоже были три спиральных брильянтовых кольца. Татарский
вспомнил редакционную статью о дорогих часах, прочитанную в каком-то
радикально-кислотном журнале, и уважительно сглотнул.
Татарский
вспомнил редакционную статью о дорогих часах, прочитанную в каком-то
радикально-кислотном журнале, и уважительно сглотнул. Хозяин кабинета
заметил его взгляд и посмотрел на свои часы.
— Нравятся? — спросил он.
— Еще бы, — сказал Татарский. — Если не ошибаюсь, «Piaget Possession»?
Кажется, стоят семьдесят тысяч?
— Пеже позесьон? — Тот поглядел на циферблат. — Да, действительно. Не
знаю, сколько стоят.
— Господин Пеже со своими пацаками, — сказал Морковин.
Хозяин кабинета явно не понял шутки.
— Вообще, — быстро добавил Морковин, — ничто так не выдает
принадлежность человека к низшим классам общества, как способность
разбираться в дорогих часах и автомобилях.
Татарский покраснел и опустил взгляд.
Участок ковра перед его лицом был покрыт узором, изображавшим
разноцветные фантастические цветы с длинными лепестками. Татарский заметил,
что ворсинки ковра густо, как инеем, покрыты крошечными белыми катышками,
похожими на цветочную пыльцу. Он покосился на Морковина. Морковин вставил
трубочку в ноздрю, зажал другую пальцем и провел свободным концом трубочки
по лепестку небывалой фиолетовой ромашки. Татарский понял наконец, в чем
дело.
Несколько минут тишину в комнате нарушало только сосредоточенное
сопение. Наконец хозяин кабинета приподнялся на локте.
— Ну как? — спросил он, глядя на Татарского.
Татарский оторвался от бледно-пурпурной розы, которую он самозабвенно
обрабатывал. Обида успела совершенно отпустить.
— Отлично, — сказал он, — просто отлично!
Говорить было легко и приятно; если он и чувствовал некоторую
скованность, когда входил в этот огромный кабинет, то теперь она исчезла без
следа. Кокаин был настоящим и почти не разбодяженным — разве что
чувствовался слабый привкус анальгина.
— Вот только я не понимаю, — продолжил Татарский, — почему такая
технология? Это, конечно, изысканно, но как-то необычно!
Морковин с хозяином кабинета переглянулись.
— Ты вывеску на нашей конторе видел? — спросил хозяин. — «Институт
пчеловодства»?
— Видел, — сказал Татарский.
— Ну вот. А мы тут вроде пчелок.
Все трое засмеялись, и смеялись очень долго, даже тогда, когда причина
смеха успела забыться. «Эх, — с умилением подумал Татарский, — есть же на
свете хорошие люди!»
Наконец веселье угасло. Хозяин кабинета поглядел по сторонам, как бы
вспоминая, зачем он здесь, и, видимо, вспомнил.
— Так, — сказал он, — к делу. Морковка, подожди у Аллы. Я с человеком
поговорю.