За одним из мониторов сидел паренек
с пони-тэйлом и неторопливыми движениями руки пас мышку на скудном сером
коврике. Уши парня были проткнуты не меньше чем десятью мелкими серьгами, и
еще две проходили через левую ноздрю. Вспомнив совет Морковина колоть себя
чем-нибудь острым при появлении мысли об отсутствии какой-либо опоры у
всеобщего порядка вещей, Татарский решил, что дело тут не в чрезмерном
увлечении пирсингом, а в том, что из-за близости к техническому эпицентру
происходящего парень с пони-тэйлом просто ни на секунду не вынимает из себя
булавок.
Сев за стол, Морковин поднял трубку белого телефона и отдал короткое
распоряжение.
— Сейчас твой соавтор подойдет, — сказал он Татарскому. — Ты здесь еще
не был? Вот эти терминалы идут на главный рендер. А этот юноша — наш главный
дизайнер Семен Велин. Ощущаешь ответственность?
Татарский несмело подошел к парню за компьютером и поглядел на экран,
где дрожала тонкая сетка синих линий. Линии соединялись в подобие
проволочного каркаса двух ладоней, сложенных домиком, так, что соприкасались
только их средние пальцы. Они медленно вращались вокруг невидимой
вертикальной оси. Чем-то неуловимым картинка напоминала кадр из
малобюджетного фантастического фильма восьмидесятых годов. Парень с
пони-тэйлом двинул мышь по коврику, потыкал стрелкой курсора в колонки меню,
возникшие в верхней части экрана, и наклон рук изменился.
— Я ведь говорил, сразу надо было золотое сечение забить, — сказал он,
поворачиваясь к Морковину.
— Ты про что? — спросил Морковин.
— Про угол между ладонями. Надо было его сделать таким же, как в
египетских пирамидах. У зрителя будет возникать безотчетное ощущение
гармонии, мира и счастья.
— Чего ты с этим старьем возишься? — спросил Морковин.
— Идея хорошая была насчет крыши. Все равно вернемся.
— Ладно, — согласился Морковин, — забивай свое золотое. Пусть ботва
расслабится. Только в сопроводительных документах про это не пиши.
— Почему?
— Потому, — сказал Морковин. — Мы-то с тобой знаем, что такое золотое
сечение. А в бухгалтерии, — он кивнул головой вверх, — могут смету не
утвердить. Решат, что, раз золотое, дорого. На Черномырдине сейчас экономят.
— Понял, — сказал парень. — Я тогда просто углы заложу. Позвони, чтоб
корневую открыли.
Морковин подтянул к себе красный телефон.
— Алла? Это Морковин из анально-вытесняющего. Открой корневую
директорию на пятый терминал. У нас там косметический ремонт. Хорошо…
Он положил ладонь на прозрачную панель странного прибора, и по стеклу
прошла полоса яркого света.
— Есть, — сказал Морковин. — Подожди, Алла, у тебя Семен что-то
спросить хочет.
— Есть, — сказал Морковин. — Подожди, Алла, у тебя Семен что-то
спросить хочет.
Парень в белом халате перехватил трубку:
— Аллочка, привет! Посмотри уж заодно, какая у Черномырдина
волосатость? Чего? Нет, в том-то и дело — мне для полиграфии. Хочу сразу
цветопробы сделать. Так, пишу — тридцать два эйч-пи-ай, курчавость ноль три.
Доступ дала? Тогда все.
— Слушай, — тихо спросил Татарский, когда Семен вернулся за свой
терминал, — а что это значит — «из анально-вытесняющего»?
— Так наш отдел называется. — А почему такое название странное?
— Ну, это общая теория выборов, — наморщился Морковин. — Короче, всегда
должно быть три вау-кандидата — оральный, анальный и вытесняющий. Только ты
меня не спрашивай, что это значит, у тебя допуска пока нет. Да я и сам плохо
помню. Могу только сказать, что в нормальных странах обходятся оральным и
анальным, потому что вытеснение завершено, а у нас все только начинается и
вытесняющий нужен. Мы на него кладем пятнадцать процентов в первом туре.
Если тебе интересно, могу допуск выписать. Зайдешь к Марлену в отдел
народной души, он тебе объяснит.
— Ладно, — сказал Татарский, — Бог с ним.
— Правильно. На фиг тебе надо мозги размножать за такую зарплату. Чем
меньше знаешь, тем легче дышишь.
— Точно, — сказал Татарский, отметив про себя, что, если «Давидофф»
начнет выпускать брэнд «ultra lights», лучше слогана не найти.
Морковин раскрыл папку и вооружился карандашом. Из деликатности
Татарский отошел к стене и стал изучать пришпиленные к ней кнопками бумаги и
картинки — их было множество. Сначала его внимание привлек большой плакат с
Антонио Бандерасом в голливудском шедевре «Степан Бандера». Бандерас,
романтически небритый, с футляром от огромной бандуры в руке, стоял на
окраине условной Жмеринки и грустно смотрел на разбитую «тридцатьчетверку» в
крапивно-подсолнуховом чаппарале. С первого взгляда на толпу вислоусых селян
в расшитых петушками пончо, которые жмурились на красно-желтое
фотографическое солнце, делалось ясно, что фильм снимали в Мексике. Плакат
был не настоящим — это был коллаж. Неизвестный шутник аккуратно
подмонтировал жопастую пару девичьих ног в темных колготках к торсу
Бандераса в тяжелом кожаном жупане. Под изображением был слоган:
SAN-PELEGRINO
ЭТУ СВЯЗЬ НЕ РАЗОРВЕТ НИЧТО.
Прямо на плакат скотчем был приклеен факс на бланке компании «Янг энд
Рубикам». Он был коротким: