— Тоже шумер. Все мы шумеры, — тихо прошептал Татарский и поднял глаза.
За шторой окна дрожал серый свет нового дня. Слева от планшетки лежала
стопка исписанной бумаги, и страшно болели усталые мышцы предплечий.
Единственное, что он помнил из записанного, было выражение «буржуазная
мысль». Встав из-за стола, он подошел к кровати и не раздеваясь повалился на
нее.
«А что такое буржуазная мысль? — подумал он. — Черт его знает. Наверно,
о деньгах. О чем же еще».
ТИХАЯ ГАВАНЬ
В лифте, который поднимал Татарского на его новое рабочее место, было
одно-единственное граффити, но такое, что сразу делалось ясно: где-то рядом
бьется самое сердце рекламного бизнеса. Граффити было вариацией на тему
классики — рекламы виски «Jim Beam», где простейший гамбургер
эволюционировал в сложный многослойный бутерброд, бутерброд — в еще более
замысловатый багет, а багет — опять в исходный простейший гамбургер, что
доказывало: все возвращается на круги своя. Гигантскими объемными буквами,
отбрасывающими длинную нарисованную тень, на стене лифта было вычерчено:
ХУЙ
Снизу мелкими буквами был повторен слоган Джим Бима:
YOU ALWAYS GET BACK TO THE BASICS*.
(* Мы всегда возвращаемся к основе (англ.).)
То, что весь подразумеваемый эволюционный ряд надписей был просто
опущен, восхищало Татарского — он чувствовал за этой лаконичностью тень
мастера. Кроме того, несмотря на рискованную пограничность темы, в тексте не
было и тени фрейдизма.
Неизвестным мастером, вполне возможно, был один из его двух коллег
криэйторов, работавших у Ханина. Их звали Сережа и Малюта, и они были
практически полной противоположностью друг другу. Сережа, невысокий худой
блондин в золотых очках) изо всех сил старался походить на западного
копирайтера, а поскольку он не знал, что из себя представляет западный
копирайтер, и следовал исключительно своим странным представлениям на этот
счет, он производил впечатление чего-то трогательно русского и почти
вымершего.
Малюта, здоровый жлоб в затертом джинсовом костюме, был товарищем
Татарского по несчастью — он тоже пострадал от тяги родителей-романтиков к
неожиданным и редким именам. Но это их не сблизило. Когда он заговорил с
Татарским на свою любимую тему, о геополитике, Татарский сказал, что, по его
мнению, ее основным содержанием является неразрешимый конфликт правого
полушария с левым, который бывает у некоторых людей от рождения. После этого
Малюта стал держаться с ним недружелюбно.
Малюта был вообще человек пугающий. Он был пламенным антисемитом, но не
потому, что у него были какие-то причины не любить евреев, а потому, что он
изо всех сил старался поддерживать имидж патриота, логично полагая, что
другого пути у человека с именем «Малюта» нет. А все аналитические таблоиды,
в которых Малюта встречал описание мира, соглашались, что антисемитизм —
непременная черта патриотического имиджа. Поэтому, в результате долгих
усилий по формированию своего образа, Малюта стал больше всего напоминать
злодея из ливанской мафии в тупом малобюджетном боевике, что заставило
Татарского всерьез задуматься — так ли уж тупы эти малобюджетные боевики,
если они ухитряются трансформировать реальность в свое подобие.
Знакомясь, Татарский и двое сотрудников Ханина обменялись папочками со
своими работами; в этом было что-то от взаимного позиционирования собак,
обнюхивающих друг друга при первой встрече. Листая работы из Малютиной
папочки, Татарский несколько раз вздрагивал. То самое будущее, которое он
игриво описал в концепции для «Спрайта» (кокошник ложнославянской эстетики,
все яснее видный сквозь черные дымы военного переворота), вставало с этих
отпечатанных под копирку страниц в полный рост. Особенно Татарского потряс
сценарий клипа для мотоциклов «Харлей-Давидсон»:
Улица небольшого русского городка. На переднем плане — несколько
расплывающийся, не в фокусе, мотоцикл, нависающий над зрителем. Вдалеке
возвышается церковь, звонит колокол. Только что кончилась служба, и народ
идет по улице вниз. Среди прохожих двое молодых людей в красных рубахах
навыпуск — возможно, курсанты военного училища на отдыхе. Крупно: у каждого
в руках по подсолнуху. Крупно: рот, сплевывающий лузгу. Крупно: передний
план — руль и бензобак мотоцикла, позади — наши герои, озадаченно глядящие
на мотоцикл. Крупно: пальцы, выламывающие семечки из подсолнуха. Крупно:
герои переглядываются; один говорит другому:
— А у нас во взводе сержант был по фамилии Харлей. Зверь был мужик. Но
спился.
— Чего так? — спрашивает второй.
— Того. Нет сейчас жизни русскому человеку.
Следующий кадр — из двери дома выходит огромных размеров хасид в черной
кожаной куртке, черной широкополой шляпе и с пейсами. Рядом с ним наши герои
кажутся маленькими и худенькими — они непроизвольно пятятся. Хасид садится
на мотоцикл, с грохотом заводит его и через несколько секунд исчезает из
виду — остается только синее бензиновое облако. Наши герои опять
переглядываются. Тот, кто вспоминал сержанта, сплевывает лузгу и говорит со
вздохом:
— И сколько же еще лет Давидсоны будут ездить на Харлеях? Россия,
проснись!
(Или: «Всемирная история. Харлей-Давидсон». Возможен мягкий вариант
слогана: «Мотоцикл Харлей. Без Давидсона не обошлось».)