— Выпьем. А то ты мокрый — простудишься.
Сев за столик, он каким-то особым образом потряс бутылку и долго
разглядывал возникшие в жидкости мелкие пузырьки.
— Нет, ну надо же, — сказал он с изумлением. — Я понимаю, в ларьке на
улице… Но даже тут поддельная. Точно говорю, самопал из Польши… Во как
прыгает! Вот что значит апгрейд…
Татарский понял, что последняя фраза относится не к водке, а к
телевизору, и перевел взгляд с мутной от пузырьков водки на экран, где
румяный хохочущий Ельцин быстро-быстро резал воздух беспалой ладонью и
что-то взахлеб говорил.
— Апгрейд? — спросил Татарский. — Это что, стимулятор такой?
— И кто только такие слухи распускает, — покачал головой Морковин. —
Зачем. Просто частоту подняли до шестисот мегагерц. Кстати, сильно рискуем.
— Опять не понял, — сказал Татарский.
— Раньше такой сюжет два дня считать надо было. А теперь за ночь
делаем. Поэтому и жестов больше можем посчитать, и мимики.
— А что считаем-то?
— Да вот его и считаем, — сказал Морковин и кивнул на телевизор.
— И всех остальных тоже. Трехмерка.
— Трехмерка?
— Если по науке, то «три-дэ модель». А мужики их «трехмерзостью»
называют.
Татарский уставился на приятеля, стараясь понять, шутит тот или говорит
всерьез. Тот молча выдержал его взгляд.
— Ты что мне такое рассказываешь?
— То и рассказываю, что Азадовский велел. В курс ввожу.
Татарский посмотрел на экран. Теперь показывали думскую трибуну, на
которой стоял мрачный, как бы только что вынырнувший из омута народного
остервенения оратор. Неожиданно Татарскому показалось, что депутат
действительно неживой — его тело было совершенно неподвижным, шевелились
только губы и изредка веки.
— И этот тоже, — сказал Морковин. — Только его погрубей просчитывают,
их много слишком. Он эпизодический. Это полубобок.
— Чего? — Ну, мы так думских трехмеров называем.
Динамический видеобарельеф — проработка вида под одним углом.
Технология та же, но работы меньше на два порядка. Там два типа бывает —
бобок и полубобок. Видишь, ртом шевелит и глазами? Значит, полубобок. А вон
тот, который спит над газетой, — это бобок. Такой вообще на винчестер
влазит. У нас, кстати, отдел законодательной власти недавно премию получил.
Азадовский смотрел вечером новости, а там депутаты про телевидение говорят,
что продажное, блядское и так далее. Азадовский, натурально, в обиду —
разбор хотел начинать, трубку даже снял. Уже номер набирает и вдруг думает —
с кем разбираться-то? Не, хорошо работаем, раз самих пробивает.
— Так что, они все — того?
— Все без исключения.
— Так что, они все — того?
— Все без исключения.
— Да ладно, не гони, — неуверенно сказал Татарский. — Их же столько
народу каждый день видит.
— Где?
— По телевизору… А, ну да… То есть как… Но ведь есть же люди,
которые с ними встречаются каждый день.
— Ты этих людей видел?
— Конечно.
— А где?
Татарский задумался.
— По телевизору, — сказал он.
— То есть понимаешь, к чему я клоню?
— Начинаю, — ответил Татарский.
— Вообще-то чисто теоретически ты можешь встретить человека, который
скажет тебе, что сам их видел или даже знает. Есть специальная служба,
«Народная воля». Больше ста человек, бывшие гэбисты, всех Азадовский кормит.
У них работа такая — ходить и рассказывать, что они наших вождей только что
видели. Кого у дачи трехэтажной, кого с блядью-малолеткой, а кого в желтой
«ламборджини» на Рублевском шоссе. Но «Народная воля» в основном по пивным и
вокзалам работает, а ты там не бегаешь.
— Ты правду говоришь? — спросил Татарский.
— Правду, правду.
— Но ведь это же грандиозное надувательство.
— Ой, — наморщился Морковин, — только этого не надо. Надуем — громче
хлопнут. Да ты чего? По своей природе любой политик — это просто
телепередача. Ну, посадим мы перед камерой живого человека. Все равно ему
речи будет писать команда спичрайтеров, пиджаки выбирать — группа стилистов,
а решения принимать — Межбанковский комитет. А если его кондрашка вдруг
хватит — что, опять всю бодягу затевать по новой?
— Ну допустим, — сказал Татарский. — Но как это можно делать в таком
объеме?
— Тебя технология интересует? Могу рассказать в общих чертах. Сначала
нужен исходник. Восковая модель или человек. С него снимается облачное тело.
Знаешь, что такое облачное тело?
— Это что-то типа астрального?
— Нет. Это тебя какие-то лохи запутали. Облачное тело — это то же
самое, что цифровое облако. Просто облако точек. Его снимают или щупом, или
лазерным сканером. Потом эти точки соединяют — накладывают на них цифровую
сетку и сшивают щели. Там сразу несколько процедур — stitching, clean-up и
так далее.
— А чем сшивают?
— Цифрами. Одни цифры сшивают другими. Я вообще сам не все до конца
понимаю — гуманитарий, сам знаешь. Короче, когда мы все сшили и зачистили,
полу чаем модель. Они бывают двух видов — полигональные и так называемый
nurbs patch. Полигональные — из треугольничков, а «нурбс» — из кривых, это
продвинутая технология, для серьезных трехмеров. Депутаты все полигональные
— возни меньше и лица народнее. Ну вот, когда модель готова, в нее вставляют
скелет. Тоже цифровой. Это как бы палочки на шарнирах — действительно,
выглядит на мониторе как скелет, только без ребер.