Кто ты? Слабая пешка или всевластный ферзь? Ферзем быть лучше — на шахматной доске, но тебе нужно другое. И ферзь, и пешка, да любая другая фигура — они ходят лишь по черно-белым клеткам, по мраморным черно-белым плитам, а ты хочешь наружу, где яркое солнце слепит сквозь пеструю многоцветную листву, где крылья птиц синее родного неба и краснее королевского багрянца, где над болотами в лихорадочном тумане пляшут дикие огоньки, лишь отдаленно напоминающие огни святого Эльма, где в горах нет дорог и никто в целом мире не знает — что же там, за следующим перевалом… Ты хочешь туда, и потому ты здесь, меряешь шагами дворцовую галерею.
Хочется курить, успел пристраститься на службе у дядюшки к табачному зелью, но ты бросил — сразу, как только поднялся на пристань в Уорбрэке. Ты знал, что идешь просить, но королева не любит табачного дыма, и теперь ты нервно стучишь каблуками. И ждешь. Ты будешь говорить, и ты будешь лгать.
— Сударь, прошу за мной. Ее величество ждет вас.
Проклятье! Ты не спотыкался в мангровых зарослях, но споткнулся сейчас, на пустом месте, на ровном мраморном полу.
— Да, конечно.
Шахматные фигуры, разноцветные пятна и философские размышления остались позади. Ты идешь, на ходу поправляя кружева на манжетах — они обошлись тебе в маленькое состояние, но ее величество любит изящество в одежде, особенно у красивых молодых людей.
Резная дверь с изображением битвы кентавров — на какие ненужные мелочи порой отвлекается человек! — распахивается.
— Уильям Браунтон, эсквайр, из Браунтонбриджа!
Войти. Спину прямее, голову выше. Здесь много прекрасных дам, но прекраснейшая одна. Как громко стучат каблуки, и как далеко идти до украшенного инкрустацией из перламутра и слоновой кости кресла! Поклониться и замереть в поклоне, лишь краем глаза наблюдая за улыбающейся женщиной в золотом и белом.
— Встаньте, сударь. — Королева смотрит очень внимательно, но в глазах нет ни раздражения, ни скуки, чего так боялся проситель. Тонкая и, несмотря на возраст, все еще изящная ладонь играет расписным веером. — Мы получили ваше прошение. Также мы получили письмо от вашего дядюшки, в котором он высказывается о вас наилучшим образом. Его слова очень много значат для нас, но… Вы столь молоды, а Эльдорадо, о котором вы так настойчиво говорите… Паньольцы утверждают, что сей страны не существует в пределах Божьего мира, что все это выдумки туземцев-еретиков, смущающих своими речами о золоте и богатствах истинно верующих. Что вы можете сказать на это?
— Ваше величество, — голос не дрожит, и за то спасибо. — Сто лет назад никто не верил одному безземельному дворянину, который говорил о Чудесной земле за Океаном. Никто, кроме Паньолы. — Королева хмурит брови. Пускай, он должен рисковать, если хочет выиграть. — Я уверен, я знаю, что Эльдорадо существует и что земля эта обладает многими богатствами. Я знаю это, ваше величество. Я осмелился в своем прошении привести свидетельства тех, кто слышал об Эльдорадо. В том числе и паньольцев. Паньола официально заявляет, что не верит, но… кто может поручиться, что она не решит проверить этот слух? — Сердитесь, ваше величество, но не на меня, сердитесь на соседей с их жадным взором и длинными руками. — Ваше величество, неужели в таком вопросе Острова будут слушаться чужих советов?
Слишком резко. Так не говорят с королевой. Так не говорят с женщиной. Но ему сейчас можно — он говорит со своим будущим.
Королева хмурится. Она старше его на двадцать лет, и она — повелительница Островов. К ней не раз приходили с такими просьбами…
— Это все слова. Все говорят, и это все — слова.
Все говорят, и это все — слова. — Она словно слышит его мысли. — Чему мне верить, сударь? Вы можете убедить меня?
— Я не Орфей, ваше величество, и не могу спеть. — Он чувствует, что сейчас все может оборваться, и все равно улыбается искренне. Он говорит не просто с королевой, он говорит с женщиной, и женщина эта — прекрасна, как только может быть прекрасна надежда. — Ваше величество, я верю в Эльдорадо, я верю в себя, и я верю в Вас.
Королева смеется. Ты заставляешь себя дышать. Все решено, все уже решено, но что именно — ты сейчас узнаешь.
— Что ж, мне нравятся храбрецы. Ваше прошение будет удовлетворено.
Снова галереи, переходы. Ты идешь, а сердце стучит громче каблуков — еще не победитель, но уже триумфатор. Завтра явиться к канцлеру обговаривать детали. Опять слова, одни слова. Но эти слова в казначействе превратятся сначала в полновесные золотые монеты, а потом — в людей, корабли, снаряжение и еще много во что. Он не Орфей, но он тоже может творить чудеса.
А еще надо поговорить со старым пиратом, сэром Кристофером, десять лет назад вот так же получившим одобрение у королевы. Под его началом ты впервые ступил на берег своей мечты. Теперь именем дядюшки назван пролив в Новом Свете, сэр Кристофер носит рыцарские шпоры и приговорен в Паньоле к смертной казни как пират. В дядюшкином случае слова могут превратиться в корабль. «Шиповник» не самое вместительное судно на свете, но… Ты постараешься найти нужные слова… Тем более что… О да! Ты вежливо раскланиваешься с группой надменных господ в черном с серебром… Паньольцы. Вот уж кому не понравится решение ее величества… Впрочем, теперь ты знаешь, как убедить дядюшку.
Синие сумерки заливают город, а свет редких фонарей не затмевает первых звезд… Ты никогда не любил столицу, но ее нынешняя прелесть… Уж не оттого ли ты стал к ней милосердней, что уже через неделю сменишь неровную мостовую под ногами на качающуюся палубу? Мы всегда добрее к тем, кого покинем если не навсегда, то надолго… Прощание? Прощение?
Затишье перед бурей. Этим вечером ты идешь один по улицам, словно плывешь во сне. Позади разговоры тихие — в обитых шелками дворцовых комнатах; и громкие — на торговых дворах, в тавернах и доках. Уже все, почти все — готово. Вот только…
Только кто эти господа? Пятеро. В руках шпаги и кинжалы… Тебя никогда прежде не грабили, и потому ощущения странные и необычные. У тебя шпага на поясе и факел в руке. И ты один… И через неделю у тебя — не только у тебя! — начало самого важного пути в твоей жизни. Жить тебе не просто хочется, а очень надо, и потому рука тянется к поясу…
Золото неуместно радостно звенит, когда кошель падает на мостовую.
— Это все, господа.
Молчат. Ни один не шагнул к кошелю, и ты понимаешь — они пришли не за золотом. Это не мелкое отребье, что выбирается на улицы столицы с наступлением темноты. Это охотники на крупного зверя, и этот зверь — ты. Зверь… Куда-то пропадает холодный ветер севера — становится пряно и жарко, каменные стены тонут в обступивших вас джунглях… И жить тебе очень надо…
Факелом в лицо, отступить, парировать, ударить… ударить… отпрыгнуть… не достали. Один уже на земле — хорошо. Факел, шпага, факел. Попал. Шпага, факел… Задели — плохо. Удар… Сбитое дыхание… дурак… потом. Удар — шпага, факел…
Грохочет гром, и две молнии — разом — разрывают наваждение. Факелов уже больше, и в их свете видны четыре силуэта на мощеной мостовой. Еще один из нападавших бросает шпагу и бежит вниз по улице… Наверное, его надо ловить? Впрочем, видно, нет — грохочет выстрел, и с последним покончено.