Ирландское семейство, украинец, русский, пожилая норвежка, пара американцев… Кто они на самом деле, эти так называемые националисты — балласт на ногах объединенного человечества или его последняя надежда ( «Я, русский» )?
Шаг от страшного до смешного и обратно не всегда заметен сразу, но всегда внезапен. Чего, кроме смеха, можно ожидать от открывающей фэнтезийный раздел повести с оптимистическим названием «Здравствуйте, я ваша теща» — и ведь не какая попало теща, а самая настоящая аристократка. Расщедрившаяся Судьба отсыпает герою всяческих благ — и должность, и недвижимость, и тещу знатную… приятно, не так ли? В сказке, может, и приятно, в действительности — далеко не всегда. Потому что отнято у тебя все, чего ты раньше желал, вся твоя прежняя жизнь — а взамен дана совсем другая. И придется принять ее, нежеланную и чужую, и пройти до конца — чтобы спасти тысячи других жизней.
Не хочется? Трудно? Бывает и хуже, герой рассказа «Хранитель рукописей» тому свидетель. Темен, труден и страшен его долг. Лучшие люди королевства смотрят вслед монстру с ужасом и отвращением, и неудивительно, ведь его работа состоит в уничтожении древних знаний. Это известно всем, в отличие от имени убийцы ( «Сорок оттенков черного» ), чье преступление всколыхнуло целый город. Улик никаких, все черным-черно, страсти накаляются, а мистер Холмс в данном мире не предусмотрен. Нет его и в Лондоне, утонувшем в канун Нового, 1900 года в небывалом снегу, потому что это другой Лондон, и проблема, что обрушилась на министра Ее Величества, отнюдь не криминального толка. Попробуйте-ка в считаные часы подручными средствами исправить ошибку гения, тут впору кинуться за помощью к нечистой силе. С благословения священника, разумеется ( «Народ шестерни» ).
А вот в корыстных и тем более преступных целях апеллировать к нечисти не стоит, хотя некоторым сие и неочевидно ( «Не буди…» ). Результат подобной сделки, самое малое, испортит праздник тысячам людей, но разбитые витрины и унесенные шляпы — такая ерунда в сравнении со слезинкой ребенка и рвущимся к вожделенной должности карьеристом. Хорошо хоть, нечисть оказалась пусть заспанной и вредной, но честной, так что не торопитесь шарахаться от чужака только потому, что он чужак. «Всякой твари земной» есть место под солнцем. И всякому дару. И даны разумным тварям клинок и молитва, доблесть и сострадание, все мы люди, и все мы звери, но как узнать, когда час для меча, а когда для милосердия?
Узнают. Если не разумом, то сердцем, и становятся милосердны в бою и беспощадны в храме, потому что так надо. Следующий раздел — псевдоисторическое фэнтези. Иные миры, но как же они похожи на наш!
Вспоминают былую войну князь и генерал ( «Осенние яблоки» ). Для молодых она была давно, для них — только что. Не осталось у князя-некроманта иного выхода, только сделать то, что он сделал, потому и похоронил себя победитель в северных владениях. Неспешно течет беседа, и пахнет, пахнет в доме поздними яблоками, а разговор продолжается. Теперь говорит старый Ян ( «Паромщик» ). О своей молодости, лихой и горькой. О лезущей из соседней державы уже нечеловеческой мерзости. О скончавшемся намедни правителе, которого оплакивают все от мала до велика. Правильно оплакивают, спас покойник страну, а что не был ангелом во плоти, что загубил счастье Яна и не заметил, так могло быть и хуже, тем паче война не кончена и воспоминания прерывает бой. Для кого-то — последний, для кого-то — первый…
Великое и смешное, неизбежное и случайное, уродливое и прекрасное… Из скольких смальт мозаичник Время ( «Стурнийские мозаики» ) выкладывает картину, имя коей История? Восстают против бессмертных титанов люди и кентавры ( «Боги смотрят» ). Штурмуют захолустную имперскую крепость осмелевшие варвары ( «Имя им — легион» ).
О своей молодости, лихой и горькой. О лезущей из соседней державы уже нечеловеческой мерзости. О скончавшемся намедни правителе, которого оплакивают все от мала до велика. Правильно оплакивают, спас покойник страну, а что не был ангелом во плоти, что загубил счастье Яна и не заметил, так могло быть и хуже, тем паче война не кончена и воспоминания прерывает бой. Для кого-то — последний, для кого-то — первый…
Великое и смешное, неизбежное и случайное, уродливое и прекрасное… Из скольких смальт мозаичник Время ( «Стурнийские мозаики» ) выкладывает картину, имя коей История? Восстают против бессмертных титанов люди и кентавры ( «Боги смотрят» ). Штурмуют захолустную имперскую крепость осмелевшие варвары ( «Имя им — легион» ). Ждет своего единственного девушка из провинциальной харчевни ( «Рыжий вечер» ). Суетятся, обделывают свои делишки халифы на час ( «И вновь на весну надеюсь…» ). Флейта фавна поет о любви, китара человека будит прошлое. И прошлое подставляет плечо настоящему, спасая будущее. Именно это и предстоит узнать, понять, прочувствовать девчонке-послушнице ( «Всех поименно» ). Наша память, наша благодарность воскрешает тех, кто уже защитил нас еще до нашего рождения, — и они снова заслоняют нас от беды. А значит, мир оберегают и те, кто хранит павших от забвения. Всех. Поименно.
«Сказание о сестре Софии и падении Константинополя» открывает раздел исторической фэнтези. Плавно льется старинный сказ. Обо всем поведает он в свой черед — о последнем императоре и безвестном иноке, о подвиге и предательстве, о негаданном чуде и о великом завете, вобравшем в себя слишком многое из того, что нельзя терять. Да и пристало ли сказителю торопиться, когда речь его о великом граде, сами стены которого святы?
А так ли просто понять, что есть святость и что есть величие? Слишком многие путают величие и жестокость, святость и недеяние. Избежать греха, сохранив руки чистыми, а одежды белыми, стать жертвой, а не палачом, остаться в памяти людской незапятнанным — это ли не подвиг? Вот они и сошлись лицом к лицу — «Воевода и Ночь» , воевода — и вся его жизнь, воевода — и те, кто принял на себя несвершенное, непонятое, невыбранное…
Каким разным, каким чудовищным может оказаться долг, помнит Беларусь, «зямля пад белымi крыламi», как называл свою родину Владимир Короткевич. Перед нами еще один цикл рассказов, каждый из которых сам по себе и при этом часть единого целого, потому что земля одна, и история тоже одна, и нельзя вырывать из нее лоскутки. Нельзя видеть лишь то, что хочется, и отбрасывать неприятное, подчас страшное. Было, было, когда люди глядели друг на друга зверьми и лишались за то благословения ( «Крест» ). И тем, чей долг спасать — хоть души, хоть тела, — приходилось убивать больных, защищая еще здоровых ( «Огненный змей» ). И служить не стоящим верности тоже доводилось — и людям, и нелюди. Как и понимать, что чужие предательство и несправедливость не оправдание уже твоего отступничества ( «Сокровища на все времена» ). Что в сравнении с истинными сокровищами сгинувшие богатства Радзивиллов! И сокровища эти в равной степени принадлежат несвижскому домовому, русскому генералу и английскому драк… Простите, кто он, так никто и не узнал. Придет на помощь в миг опасности — и исчезнет, когда беда миновала, не оставляя следов, кроме пары смутных легенд и сданных в архив старых стенограмм ( «Самолет для особых поручений» ). Что поделать, иные тайны так и остаются тайнами. Или не остаются: нет вопроса, нет и тайны, а кто, находясь в здравом уме, спросит старшину Федосеича, не бог ли он ( «Двум смертям не бывать» )? Может, и бог, а может, просто солдат, тот самый русский солдат, защитник и спаситель, что одолел неодолимое.
Грань меж чудом и подвигом, летописью и сказкой, где она? Может, в недосказанности? Сказка, она ведь не предлагает готовых рецептов, только ставит вопросы, и сборник завершается сказками.