От боли, терзающей измученное тело, хотелось завыть в голос.
Лес забылся тягучим осенним сном. Рычащий поднял голову, вслушиваясь в ночь, втянул ноздрями запахи. Но уловил только, как с ветвей срываются и падают в прелую листву капли.
Ни лая псов, ни лязга железа. Неужели отстали?
Беглец позволил себе остановиться и тут же пожалел об этом. Озноб, до того еле ощутимый, сотряс все тело от головы до ног. Он слишком долго шел босым по колено в студеной воде. Но как иначе было сбить собак со следа?
Нужно двигаться дальше. Отыскать корень дебряника, он остановит кровь. Выведет заразу из раны. Нужно идти, пока не поздно.
Рычащий, кривясь от боли, сделал шаг. Потом еще и еще. Стало чуточку теплее. Вперед, Рычащий, Белая богиня пока не скрылась, и оберег дает тебе силы. Жаль, что пришлось сменить обличье, но так легче спрятаться, легче укрыться. Вперед.
Он зацепился за осклизлый сучок. Земля вздыбилась навстречу сырыми листьями, ударила жестоко. И беглец понял, что не сможет встать. Ни за что…
Как он поднялся, как и куда брел, Рычащий не помнил. Качался у лица месяц, укоризненно кривил тонкие губы, вились между голыми ветками звезды, со звоном цеплялись друг за друга, разбивались и таяли. Рычащий пытался ловить осколки, но они ускользали, как вода сквозь пальцы. А он все не мог напиться звездного света. Потом месяц оскалился и залаял, и Рычащий понял, что пришла смерть…
Он сидел, привалившись к дереву. Светлело. Вокруг стелился молочно-белый туман, и из него доносилось собачье гавканье. Тянуло дымом и кислятиной.
Утро, безразлично подумал Рычащий. Негнущимися пальцами потянулся к шее, нащупал нить. Дернул. Бечева не поддалась. Тогда Рычащий подтянул ее ко рту и перегрыз.
Лунный камень лежал на ладони. Маленькая частица тела богини. Оберег, отводящий беды, прошедшая сквозь века память предков.
Утро и люди. Рычащий собрался с силами и швырнул оберег прочь, в затянутый белесой пеленой лес.
Лучше земле, чем венаторам. Это было последней мыслью.
* * *
Пламя вздымается высоко, жадно лижет крытые корьем кровли. Дымная гарь затягивает поляну, черные клубы заслоняют бледное солнце. Не видны лица, только смутные тени, которые мечутся и кричат. Он тоже кричит, надрывая горло, что-то злое и страшное.
Как трудно дышать… Слезы катятся по лицу, нет, это капли смолы выступили на горящей сосенке. А жар подступает все ближе. Проклятый дым. Проклятые люди. Проклятое солнце.
Огонь исчезает. Странно, как такое может получиться: только что был огонь и весна, и сразу осень, ночь и пепел. Да, пепел повсюду, влажный после дождя, мягкий и неживой. Деревья тоже мертвые, стоят черными остовами, и лунный свет скользит по обгорелым стволам. Наверное, и филин, что уселся на ветку над головой, тоже не филин вовсе, а какая-то новая напасть.
Он стоит на краю пепелища. Стоит, забыв про оленя, за которым гнался. Про то, что перевалило за полночь и пора возвращаться в горы, с добычей или без. Про то, что пожарище — лихое место.
Он делает шаг вперед. Лапы тонут в золе. Хрустит подвернувшийся уголек. А вот и куча головешек — все, что осталось от кузницы. А дальше еще головни, и дальше, и дальше.
Его дом был посреди поляны, под двумя рябинами. И он идет, словно очарованный лесной нежитью, не замечая, как шевелятся кусты на другом краю пожарища, идет, пока сменивший направление ветер не швыряет в лицо тяжелую вонь псины и резкий рык.
— Парни, луньер!
— Робер, собак, собак спускай!
— Ату его, ату! Держи-и-и…
— Не стреляй, дурень, в Лохмача попадешь…
Огромная тень летит навстречу.
Он отпрыгивает, уворачиваясь, волкодав проносится мимо, но уже набегают еще двое. Острая боль пронзает тело…
И пылающий костер подымается выше деревьев, чтобы поглотить его навсегда.
2
Огненное марево обволакивало тело, сжигало кожу и внутренности. Рычащий ловил спекшимися губами потоки ветра, но и ветер был горяч, он со свистом врывался в легкие, причиняя страшную боль. Рычащий пытался выкашлять огненный смерч, но лишь хрипел, задыхаясь.
Потом неведомая сила расцепила сведенные судорогой челюсти, зубы лязгнули о твердое. В рот полилась жидкость, теплая и горькая, и чей-то голос властно велел: «Глотай». Рычащий пытался противиться, но жидкость заливала горло, он невольно сделал глоток, второй, третий…
И настали забытье, прохлада и безмолвие.
Первым, что ощутил Рычащий, был аромат смолы. Густой, душистый, сильный настолько, что он на мгновение решил, будто лежит в сосновом бору. Однако проясняющийся слух уловил непривычные для леса звуки, а к смоле примешивался резкий, самый опасный для любого зверя запах — железа.
Рычащий разлепил веки и тут же зажмурился: свет резал глаза. Он лежал на чем-то мягком, укрытый по грудь теплым одеялом. Рана была стянута тугой повязкой и напоминала о себе ноющей болью. Куда он попал?
Рычащий осторожно посмотрел сквозь полуопущенные ресницы. Ослепившее его сияние на поверку оказалось неярким светом пасмурного дня, льющимся через открытые ставни в комнату. Рядом с его ложем топилась кирпичная печка, пламя внутри ровно гудело, обдавая Рычащего приятным теплом. Подальше, у окна, стоял деревянный стол с резными ножками и пара скамей. На ближней сидел, забравшись с ногами, белобрысый мальчишка лет двенадцати, насвистывал под нос и строгал ножом сосновую плашку. Весь пол вокруг был покрыт тонкими завитками стружки.
Рычащий шевельнулся. Мальчишка оторвался от своего занятия.
— Э, да ты проснулся! — Паренек бросил нож и плашку на скамью и подошел к лежанке. — Здорово, а то мы уж думали, ты никогда не оклемаешься. Такая горячка была, избави Творец! Но ничего, теперь точно на поправку пойдешь.
«Я же сменил обличье, — вспомнил Рычащий. — Мальчик думает, что я человек. Но где я? И кто такие «мы»?»
— Звать-то тебя как? — спросил мальчишка. Лицо у него было круглое, усеянное темными пятнышками — веснушками.
Рычащий напрягся, вызывая в памяти людские имена.
— Жа-а-к, — выдавил он. Голос звучал слабо, язык еле ворочался во рту.
— Жак?! — переспросил парень. Рычащий мотнул головой. — Слушай, Жак, а как ты в лес попал? Да еще и без одежи?
Где-то вне комнаты послышался странный звук, будто кто-то размеренно стучал молотком по доске. Заскрипела дверь.
— Отец Кристоф, идите сюда скорее! — звонко сказал мальчишка. — Он проснулся!
— Вот как, Реми? — откликнулся низкий голос. — Ну что ж, посмотрим.
Тупой стук о дерево раздался снова, и над Рычащим склонился человек. Взрослый, даже пожилой. Рычащий увидел худое лицо, крючковатый, как у ястреба, нос. Темные, глубоко запавшие глаза внимательно смотрели на распластанного на лежанке Рычащего, тот ощутил неясное беспокойство и отвел взгляд в сторону. И наконец сообразил, откуда доносился непонятный звук.
Незнакомец опирался на костыль. Длинные пальцы крепко сжимали отполированную перекладину, запястье несколько раз обвивала прочная нить с черными овальными бусинами то ли из дерева, то ли из кости. Что-то царапнуло память Рычащего, что-то означали и эта нить, и эти бусины, и темная, странного покроя одежда.