* * *
Никитка уже смирился с тем, что его ангелом-хранителем оказался молодой похмельный мужик с синяком под глазом. Но теперь происходящее не укладывалось ни в какие рамки. Чтобы ангел-хранитель, подобно дикому куману, коня объезжающему, на нечисти смертоносной скакал и ее же хвостовым жалом по башке обхаживал, это, знаете ли…
Впрочем, времени предаваться досужим размышлениям не было, и, улучив момент, когда нечисть замерла на мгновение на месте, попытавшись цапнуть наездника за колено, Никитка метнул кинжал. В шею, туда, где раздвинулись непривычным движением пластины, укрывающие горло. Клинок вошел неглубоко, потому что треснутая по башке тварь резко оной дернула и пластины сомкнулись. Никитка плюнул от злости. Не пустит корни глубоко клинок. Из раны вывалится. Заскрипев от боли зубами, встал Никитка и пошел. Работу свою доделывать. Ну и ангела своего хранителя выручать.
* * *
Сахсат со стоном сел и потер подбородок. У посланца Великого была крепкая рука, и челюсть болела. Но не было той самой давящей боли, что поселилась в голове после достопамятной раны. Той боли, которая в бою затопляла разум алым туманом, не дававшим отличить врага от друга. Этой боли не было.
Он огляделся и с удивлением обнаружил себя не у подножия престола Великого, а на той самой поляне, где бился и был повержен великим воином, который оказался не только умельцем простого боя, но и Великим Героем. А как иначе назвать того, кто восседает на спине кошмара из сказок, коим с детства пугают жителей Островов и чьи изображения остались еще в древних храмах. Тело быка, хвост змеи, голова и шея огнистого дракона не давали ошибиться — это был усбираг, проклятие ранних веков. А недавний противник Сахсата восседал у него на спине и пытался вскрыть горло его же хвостовым жалом. Именно так побивали этих тварей герои древности до тех пор, пока Превеликая Мать не подарила детям своим лунное серебро.
И, не обращая внимания на дурноту и головокружение, Сахсат вскочил на ноги, отыскивая взглядом Звенящую Сестру. Отлетел чехол, и секира блеснула лютым огнем, почуяв древнего врага. Она служила Дому Сахсата давно, не один век, и проклятую кровь признала сразу.
Сахсат почувствовал, как задрожало верное оружие, желая боя. Ему не хотелось обижать Звенящую Сестру. И, чувствуя отстраненность, приличную воину, а не крадущий облик человеческий гнев, шагнул к врагу, занося секиру.
* * *
Тварь убивали, и она это понимала. И делал это человек, тот, кому надлежало стать добычей, как происходило прежде с сотнями воинов его племени. Он почти победил. Но почти не значит совсем, и, отгородившись от мук израненного тела завесой воли, тварь начала плести заклинание. Было трудно. Ноги проклятого сдавливали ребра все сильнее, мешая твари дышать, человек полосовал спину ее же оружием, не давая ни секунды продыху. Но заклятие крепло, наливалось силой, и немного времени осталось этой козявке.
А потом вдруг новая, еще более страшная боль пронзила все существо, и тварь поняла, что умирает, умирает последней смертью, отдавая все свои силы этому миру. Холод впился в бок. Еще и еще. Затопил все тело, заставляя содрогаться в ужасе. Та, именно та смерть, о которой рассказывали Старшие, та самая, страх перед которой заставил бежать из родных мест, сделал бродягами былых повелителей мира. Удары обрушивались один за одним, и не было от них спасения.
* * *
Никитка, разинув рот, смотрел, как та самая секира, что могла прервать нить его жизни, раз за разом врезается в бок нечисти, легко просекая шкуру, которую не могли пробить лучшие клинки. По боку растекалась зелень, смертельная для твари, такая же, какую оставляет посох из веселого дуба. Полуослепшая нечисть развернулась было к новой напасти.
Полуослепшая нечисть развернулась было к новой напасти. И Никитка, воспользовавшись моментом, взлетел в воздух, ударом ноги вбил полувывалившийся из неглубокой раны кинжал. Откатился, рванул из-за пояса свирель и заиграл. Корявая песенка получилась, нелегко одной рукой играть, но кинжал налился зеленым светом и выметнул из себя густой клубок корешков, которые, задрожав от отвращения и нерешительности, впились в костяную броню нежити. Та заполошенно взревела, замотала башкой, и костяной клинок нашел-таки дорожку к глотке. Полоснул, вырвав фонтан крови. Тварь остановилась, покачиваясь, и ангел кошкой слетел с высокой спины, его перевернуло пару раз, но поднялся он легко. Насупленный, с наставленным на бестию костяным жалом. Тварь постояла, покачнулась и рухнула.
А сквозь все расширяющиеся зеленые пятна бодро и весело лезли ростки. И минуты не прошло, как посреди покрытой толстым хвойным ковром опушки оказалась просто куча земли, густо поросшая цветами.
* * *
Юрка одурело смотрел на происходящие с тварью метаморфозы. В голове — полная каша.
— Ну… Я… Да…
К нему с двух сторон приближались давешние поединщики, и хотя помогли ему оба изрядно, но по понятным причинам ничего хорошего от них Юрка не ждал и качнул окровавленным клинком.
Однако за несколько шагов оба остановились. Зеленый опустился на колено. А белый отмахнул поясной поклон.
— Ты герой, о воитель, — заговорил первым Сахсат. — Горжусь я, что в столь великом бою стоял обок тебя. Горжусь и полученным от тебя уроком. Благодарю и восхищаюсь. Благодарю за излечение мое, восхищаюсь же великодушием твоим, ибо лишь великий герой столь могуч душою, что жизнь поверженному противнику подарить может.
Момент выступления зеленого по поводу своего великодушия Юрка принял с достоинством. Победил. Как есть победил. Хотя, в общем-то, убивать не собирался. Как говорил участковый дядя Паша, хулиганские действия пресек. А вот по поводу излечения вроде не к нему. Но спорить с этим парнягой не стал. Неистовый вон какой. Как зверюгу топором пластал.
Потом вступил другой, тот, что в белом, с нормальным таким именем Никитка. Еще раз поясной поклон для начала отмахнул и первыми же словами убил Юрку наповал:
— Благодарю тебя, ангел мой хранитель. Кабы не ты, одолела бы нечисть поганая. Шел по следу ее, а гляди, сам чуть добычей не заделался. Да вот и на человека накинулся, — секунду помедлил и добавил: — Доброго. Ты прости уж, мил человек, бес попутал, — в пояс поклонился Сахсату.
В голове Юркиной все смешалось. Героем быть он был согласен, но вот ангелом?
А двое продолжали куртуазничать.
— Не понимаю я, за что ты просишь прощения, о воин, зовущий себя лицедеем. Мне надлежит благодарить тебя за явленное искусство. Не знаю, какой обет ты дал, скрывая свое звание, но ни один обет не укроет отваги воина, что охотится на столь ужасное создание столь скудно вооруженным, не на оружие и силу свою уповая, а лишь на ловкость и умение воинское. Урок мой исполнен, — обратился он опять к Юрке. — Дозволишь ли ты, о великий герой, одарить соратника моего в бою столь тяжелом?
Юрка смирился с тем, что он великий герой, и лишь ошалело кивнул головой.
— Прими же оружие это, — протянул Сахсат Звенящую Сестру Никитке, — лишь оно способно быстро уязвить врага столь ужасного. Ибо сделано из лунного серебра.
— Благодарю, — лишь и смог проговорить тот, с поклоном принимая дар. О лунном серебре ходили легенды.
— А как ты сам-то, — всполошился вдруг Юрка, совершенно смирившийся со своей ролью.