Пусть кто-то гонит толпами своих на убой,
Свои же и прибьют дурака…
Но можно дать последний и решительный бой
Тогда, когда рискуешь собой.
Собрался воевать, так будь готов умереть —
Мы смертными приходим на свет…
Судьба дает победу обреченным на смерть
В который раз за тысячи лет.
Но если чья-то боль на этой чаше весов
Окажется сильнее твоей —
Судьба, приняв решенье большинством голосов,
Отдаст победу именно ей!
Алькор
Byк Задунайский
СКАЗАНИЕ О СЕСТРЕ СОФИИ И ПАДЕНИИ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
23 мая 1453 года
Когда же было подготовлено место, собрал цесарь вельмож, и мегистанов, и магистров и начал обсуждать, где стоять стенам, и башням, и воротам городским. И велел размерить место на три стороны, и каждая сторона длиною в семь верст, так как было то место между двумя морями — Черным и Белым. И вдруг выползла из норы змея и поползла по земле, но тут ниспал с поднебесья орел, схватил змею и взмыл ввысь, а змея стала обвиваться вокруг орла. Цесарь же и все люди смотрели на орла и на змею. Орел же на недолгое время скрылся из глаз, и, показавшись снова, стал снижаться, и упал со змеей на то же самое место, ибо одолела его змея. Люди же, подбежав, змею убили, а орла у нее отняли. И был цесарь в великом страхе, и, созвав книгочеев и мудрецов, рассказал им об этом знамении. Они же, поразмыслив, объявили цесарю: «Это место «Седьмохолмый» назовется, и прославится, и возвеличится во всем мире больше всех городов, но поскольку встанет город между двух морей и будут бить его волны морские, то суждено ему поколебаться. А орел — символ христианский, а змея — символ мусульманский. И раз змея одолела орла, то этим возвещено, что мусульманство одолеет христианство. А так как христиане змею убили, а орла отняли, явлено этим, что напоследок снова христиане одолеют мусульман, и Седьмохолмым овладеют, и в нем воцарятся» [31] .
— Утро доброе, сестра Мария.
— Доброе, сестра София.
— Как почивали, брат Иоанн?
— Благодарствую, сестра. Не жалуемся.
— Не мешал ли кто, сестра Ирина?
— Нет, сестра. В Акрополисе было покойно.
— У Харисийских ворот всю ночь соловьи пели.
— И что же, брат Георгий? Они нарушили твой покой?
— Нисколько, сестра.
— Спокойно ли на Триумфальной дороге, брат Андрей?
— Спокойно, сестра София.
— Во Влахерне на заре распустились розы…
Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день…
Так молился инок. Бессчетное число раз слышала Она слова эти на заутренях и вечерях, в ектеньях и акафистах, в литургиях и песнях херувимских. Все люди были похожи друг на друга, как братья единоутробные. Впрочем, разве не братья они? Разве не одна и та же кровь течет в них, в людях? И вина ли братьев в том, что так жестоки они друг к другу? Все они равно молятся Богу, уповая на облегчение страданий своих и усугубление страданий ближнего. Как будто слышит Он их. Да и нужно ли Ему это слышать?
Дай мне всецело предаться воле Твоей Святой…
Многие молились здесь, и все они походили друг на друга. Перебирая бесценные сокровища из самых дальних тайников своей памяти, Она не могла припомнить, чем один из приходивших к Ней отличался от другого.
Перебирая бесценные сокровища из самых дальних тайников своей памяти, Она не могла припомнить, чем один из приходивших к Ней отличался от другого. Хотя нет, этого инока Она уже не забудет. Был он молод, огонь истинной веры горел в его глазах, хотя и был он увечен на ногу. Подобных ему Она знавала и прежде, но времена нынче наступили такие мрачные, что любой светлый лик сиял, как солнце, навечно врезаясь в память. Он молился ночью, один, в темном Храме, не для кого-то — для себя, и было Ей слышно биение его сердца. Ну что же, пусть оно согревает долгой холодной ночью то, что подарит Она иноку — вернее, даст на сохранение.
Во всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня…
Сильно хромал инок, с самого рождения, потому и молился он нынче во Храме да менял свечи, а не копал рвы и не мешал раствор на стенах. Иные — да и сам он — считали, что такие нынче Городу без надобности, ибо какая польза от калеки в бою? Однако не покинул инок столицу, когда была такая возможность. Был он родом из Дечан, с берегов Белого Дрина. О чем думал он в час молитвы? Вспоминал ли поросшие лесом предгорья да чистые горные ручьи страны своей? Или лица родичей своих, опаленные горячим солнцем? Недобрые ветры занесли его в Город меж двумя морями — Черным и Белым в такое страшное время. Тяжко было ему жить в каменном мешке, но еще тяжелее было вспоминать о том, что оставил он там, на берегах Дрина. Он никогда ни с кем не говорил об этом, но Она читала мысли его, ибо были души людские для Нее раскрытой книгой. Целый год присматривала Она за ним — сгодится ли, справится? Достанет ли сил? Но время торопило, сроки были на исходе, а черная туча накрыла уже своим крылом Великий Город. И Она решилась.
— Покоя просил ты, брат Димитрий, дабы достойно встретить то, что несет тебе день грядущий? Он дарован тебе.
Умолк инок, осмотрелся по сторонам, однако же вскорости вернулся к молитве своей. Почудилось ему, что тихий женский голос вроде бы доносится откуда-то из-под темного купола, но на самом деле нет ничего этого, просто он, брат Димитрий, переусердствовал в посте и молитве. Людям всегда хочется быть не такими, как все, быть особыми и избранными. А уж как сладки эти мечты в годину суровых бедствий, когда так хочется одним махом спасти свой народ и выехать вперед на белом коне, подобно святым воителям! Как хочется верить, что уж кто-кто, а ты-то не по зубам всякой там нечисти, обломает она об тебя ядовитое жало. Только все это мечты, пустые мечты… Инок уже смирился с тем что он самый обычный смертный — за исключением, пожалуй что, кривой ноги, из-за которой не брали его на стены. Сам калека, а туда же, в святые Георгии ладится! Жил он как все, и умрет, как все, когда турки захватят Город. И схоронят его в общей могиле, куда свалят все тела, не разбирая рода-племени. И ничего не случится из того, что указывало бы на избранность его. Уже почти убедил себя в этом инок Димитрий, а тут…
— Хотел ты всецело предаться высшей воле? Тебе дано это право.
Оторопел инок. Встал на ноги — криво и косо, уж как умел — и поднял глаза, всматриваясь в темный купол Храма, порой отвечавший на язычок свечи в руке его золотыми мозаичными всполохами. Почудилось иноку, что слышал он глас свыше. Привидится ж такое! Похолодело внутри у него — не из страха пред гласом неизвестным, а из боязни, что нет его, этого гласа, что это только ветер завывает в пустых хорах, где некому стало петь нынче — все певчие ушли на стены, а он, инок, опять ошибся, приняв желанное за сущее. Более всего страшился он потерять последнюю надежду, что так нежданно осенила его. Она ведала о том и была покойна — выбор Ее оказался правильным. И промолвила Она вновь:
— Во всякий час наставлю и поддержу тебя, брат. Не бойся. Верь мне.
Рухнул инок на колени и осенил себя крестным знамением.