— Ты что такое говоришь, сын? Я ж отец твой!
— На околице креста нету! Понимаете?! Его буря ночью вырвала!
— А Боже ж, мой Боже, а что ж это делается! — ахнула бабка Гэля. — Вот отчего волколаки пришли! Ай, Боже-Боже!
— Гэля верно говорит, — кивнул Михна. — Креста нет — вот они и навалились.
— Надо поставить крест! — воскликнул Сымон. — И все!
— Все, да не все, — вздохнул Михна. — Кто ставить-то будет?
— Да я и поставлю!
— И не думай, — взвился Карп. — Не пущу!
— Батька! Нету у нас другого выхода! Только если крест поставим!
— Не думай даже! Другие пусть идут!
— Ты что, Карп? — вмешался староста. — Какие «другие»? Эти, что ли?
Карп глянул туда, куда указывал староста. Мужики усиленно рассматривали что-то в полу, бабы прятали лица в платках и ладонях. И только дети смотрели прямо и безотрывно. И глазенки их пронзали до самого дна.
— Нам с тобой не справиться, — продолжал Михна, — старые уже. На Сымона вся надежда.
Юноша закивал:
— Я смогу, отец, правда. Мне только до креста добраться и — поставить его. А там они меня не тронут.
— Михна, — не обращая внимания на сына, Карп заглянул в глаза старосте, — мы с тобой вместе возле Грюнвальда под одной хоругвью стояли. Одумайся! Ты ж моего сына на смерть посылаешь. Он у меня один на старости лет остался?! Нету у меня никого, кроме него! Нету!
— Батька, — ответил Сымон за старосту, — я сам иду. Просто по-другому нельзя.
— Молчи, дурень! — замахнулся на сына Карп.
Сымон перехватил отцовскую руку и, пристально глядя в глаза, отчеканил:
— Делай что должно — и будь что будет. Ты сам меня учил.
Юноша резко повернулся и бегом кинулся к стене амбара, где лежала лестница.
— Сынок!!! — Карп рванулся за сыном, но безучастные до того мужики враз повисли на нем. Михна отвернулся, чтобы не видеть, как они поясами связывают отбивающегося шляхтича.
Сымон торопливо, отчаянно вскарабкался по лестнице к слуховому окошку под самой крышей и, как в омут, нырнул в сгустившиеся сумерки. Он ни разу не обернулся.
Михна достал кресало, кремень и трут из мешочка на поясе и запалил подвернувшееся под руку тряпье. Когда немного разгорелось, осмотрелся.
Посреди амбара, не шевелясь, лежал крепко связанный Карп. Лицо его было в крови. Вокруг шляхтича топтались мужики.
Михна подобрал ручницу.
— Отойдите от него, — приказал он мужикам. — Если что — он обезумел и сам не понимал, что делал. Понятно?
Мужики закивали и заулыбались — им вовсе не хотелось участвовать в избиении шляхтича. А тут — никакого преступления, только польза. Для всех.
Михна оглядел односельчан. Горящее тряпье давало мало света, и он с трудом различал лица тех, кто был ближе всего. Зато глаза остальных, отражающие огонь, видел очень хорошо. Слишком хорошо.
— Будем ждать, — сглотнув, сказал староста. — Будем ждать. И — молиться.
* * *
Время тянулось медленнее, чем перед атакой рыцарской «свиньи», когда стоишь в первом ряду. То и дело снаружи раздавался вой и рычание.
То и дело снаружи раздавался вой и рычание. Волколаки не единожды пробовали попасть внутрь, но амбар был им не по зубам. Людям даже не пришлось отбиваться — стены служили надежной преградой для нечисти.
Ближе к утру где-то на околице зашумело-заревело, а потом волколаки завыли и скопом, как по команде, рванули прочь от амбара.
* * *
Когда немного рассвело, Михна, Василь и Зьмицер осторожно, выставив оружие, вышли наружу. Карп по-прежнему оставался без сознания, и, чего греха таить, Михна радовался этому.
Было тихо, только легонько шелестели ветвями сосны и березы. Единственную улицу Любатыни устилали наполовину изъеденные туши и тушки домашней живности. Редкие порывы ветра поднимали в воздух окровавленные перья и долго кружили в хороводе.
Мужчины направились к околице.
Крест они увидели издалека. Он стоял абсолютно ровно, но не это поразило Михну. Староста готов был поклясться тогда и никогда не отступал после — крест сиял. Сиял нестерпимо ярко, так, что жгло глаза. И в этой боли Михне на мгновение почудился упрек.
А потом сияние исчезло. Пропало враз, будто и не было. Михна протер глаза и переглянулся со своими спутниками. И они промолчали. Потому что слов не было.
Сымона они нашли сразу. Он лежал у самого креста, а чуть поодаль — два мертвых волколака.
А по кресту, сверху вниз, шла надпись. Кровью.
«Pan Jezus, ratuj nas!»
И буквы алели, словно подсвеченные изнутри.
* * *
Карп очнулся к полудню. Михна шел к нему с тяжелым сердцем, но терзался он зря — Карп спросил только о сыне. Про остальное он словно забыл. Михна соврал, что не нашли, мол. Карп больше ничего не сказал. Так и сидел до вечера в амбаре. И ночью сидел. Бормотал что-то, пел вполголоса. Те, кто проходил вечером у амбара, говорили, что старик пел колыбельные, «Рехнулся», — решили селяне.
Останки юноши закопали рядышком с крестом, но на девятый день могила оказалась раскопана. Карп, так и живший в амбаре, решил, что сын его переродился и стал волколаком. Все покивали согласно, хотя и дураку было ясно — не закопали как след, вот и отрыло зверье труп.
Карп самозабвенно верил, что Сымон в облике волколака горемыкается по лесам. И выходил ночью слушать волчий вой. Говорил — сын зовет. Старика не переубеждали. Пусть его.
Через месяц Карп повесился. Самоубийцу нельзя хоронить рядом с добропорядочными христианами, поэтому шляхтича схоронили за околицей.
На следующий день после похорон на могиле обнаружили следы. Почти как волчьи.
Крупнее только.
ОГНЕННЫЙ ЗМЕЙ
Он пришел, как всегда, за полночь. Оперся плечом на косяк и улыбнулся, тепло и нежно. Она улыбнулась в ответ и протянула к нему руки. Внизу живота стало тяжело и горячо. Так бывало всегда, когда она предвкушала его.
Он подошел к ней и, наклонившись, поцеловал холодными губами. Она ответила. Как всегда, с жаром.
И все пошло как раньше, когда он, ее муж, был жив.
* * *
В окно забарабанили.
— Батюшка Ян, батюшка Ян!
Ян Тарашкевич, священник православной церкви в местечке Оловичи, что на Витебщине, вскочил с табурета и подбежал к окну. Там белела голова Кастуся Рагойши — местного лекаря. Ян впустил хлопца.
— Ну?
— Ой, напиться сначала — запыхался.
Ян подал Кастусю ковш воды. Лекарь пил жадно, вода стекала на грудь.