Все они начинались с того, что предки главного героя жили и не тужили — до тех самых пор, покуда коварным врагам не приходило в голову злополучное их семейство зачем-то извести. Иногда благородных предков старались сжить со света ради денег и земель, иногда — за принадлежность к запредельно древнему роду, нередко — просто из любви к искусству, потому что никаких внятных причин для скоропостижной ненависти отыскать нельзя было даже с помощью мага, сведущего в следственной экспертизе. Беспричинная злокозненность врагов, впрочем, придавала сюжету некое приятное разнообразие — потому что действия их таковым не блистали. Враги исправно одерживали победу — посредством оружия или клеветы, смотря по ситуации, — но итог оставался неизменным. Не запятнанная ничем супружеская чета (или только овдовевшая супруга, если сочинитель был уж очень наклонен к трагическим эффектам) отправлялась в изгнание, дабы влачить свои жалкие дни, или что уж там полагается влачить, в нищете и бесправии. Однако не тут-то было. В изгнании у несчастной четы неизменно рождался мальчик — разумеется, одаренный всеми мыслимыми и немыслимыми доблестями. Восхитительное дитя подрастало, узнавало тайну своего рождения, проникалось по отношению к врагам вполне закономерной ненавистью, после чего с несомненностью показывало злобным гонителям, в какой цене нынче лихо на развес и поштучно, а также демонстрировало остроту своего клинка — настолько успешно, что в финале обычно в живых, кроме мстительного дитяти, не оставалось никого. Ну что это за роман, если ставший мстителем мальчик не увеличит вдвое размеры городского кладбища?
Неправильный это роман. Но лишенное наследственного титула и имущества семейство Орсит в правильный роман никак не умещалось. Хотя бы уже потому, что родился у Орситов не мальчик, а девочка.
А еще потому, что лишились всего Орситы никак уж не безвинно.
Дед Кэри с раннего детства — или, как обыкновенно говорили в Ниале, еще молочных зубов не избыв — бредил стародавними свободами суверенного княжества. Каких таких свобод не хватало отпрыску знатного дворянского рода, во всю свою жизнь не знавшего утеснений, понять было с ходу мудрено. Тем более нелегко понять, каких свобод недоставало Ниале с тех пор, как княжество лишилось самостоятельности и вошло в состав королевства. Ни одно из присоединенных княжеств не душили поборами и налогами, местных уроженцев не ущемляли в правах, не заставляли насильно перенимать чужие им обычаи. Жизнь текла, как и прежде. Впрочем, если дотошно изучить список свобод и вольностей княжества Ниале, одной в нем все-таки по сравнению с прежними временами недоставало — свободы объявлять войну другим княжествам, когда вздумается. Именно ради ее сохранения Ниале в период Разделенных Княжеств отвергало любые союзы — потому что открывать военные действия пришлось бы уже не по собственной воле, а по уговору с союзниками. Именно эту свободу отнял у Ниале король, присоединивший обескровленное долгой войной княжество к своему королевству. К этому времени от населения Ниале осталась хорошо если треть — и уцелевшие не посчитали отказ от права начинать войну бесконтрольно таким уж большим лишением. Да и с кем воевать — с другими частями королевства? Или с кем-нибудь из сопредельных стран, которые сравнительно небольшому княжеству просто не по зубам? Однако выжженные поля зарастают пшеницей, разрушенные города отстраиваются заново, обезлюдевшие дома заселяются вновь… заселяются теми, кто уже не помнит, что такое война, но отлично помнит, что их предков лишили права ее начинать. А что может быть притягательнее запретного, заманчивее отнятого?
Юнцы, помешанные на старине, — дело обычное. Чем же и бредить юности, как не древностью? Куда хуже, когда время пытаются и в самом деле повернуть вспять, и уже не юноши, а люди взрослые. Деду Кэри, Лорну, когда он ввязался в заговор, было уже хорошо за сорок, его сын Иллер был уже два года как женат и уже лет пять как пытался образумить неугомонного отца.
Чем же и бредить юности, как не древностью? Куда хуже, когда время пытаются и в самом деле повернуть вспять, и уже не юноши, а люди взрослые. Деду Кэри, Лорну, когда он ввязался в заговор, было уже хорошо за сорок, его сын Иллер был уже два года как женат и уже лет пять как пытался образумить неугомонного отца. О заговоре Иллер, понятное дело, не знал ничего, но взгляды отца для него не были тайной — и он их ни в малейшей малости не разделял. Оба Орсита, старший и младший, были люди неподатливые, но способные уважать взгляды друг друга. Однако знай Иллер о том, что его отец подался в заговорщики, навряд ли его уважения хватило бы на такой случай. Тянуть Ниале назад, во времена всеобщей резни? Да Иллеру бы и в страшном сне не приснилось такое безумие! И уж тем более безумие — надеяться, что заговор горстки местных аристократов успешно перерастет в мятеж, мятеж — в победоносную войну и Ниале отделится от королевства! Такое случается, если государство стоит на грани развала — но не при сильном правлении в благополучной стране.
Заговор окончился вполне ожидаемым образом — неожиданным его исход был разве что для самих заговорщиков. Они и ахнуть не успели, как все было кончено. Самых рьяных казнили, остальные отделались лишением дворянства и всего имущества и запретом на ношение оружия по мужской линии до седьмого колена включительно. Иллер мог бы доказать свою непричастность и сохранить хоть что-то — но он не стал отрекаться от отца и вместе с ним потерял все.
Он ни словом, ни взглядом никогда не попрекнул отца в том, что по его вине Орситы оказались бездомными бродягами, лишенными средств к существованию. Будь Иллер персонажем правильного романа, тут-то бы ему и поднять знамя заговора в ответ на утеснение — но он не был персонажем романа и не считал, что клан Орситов пострадал ни за что. Влачить дни в нищете — или, говоря человеческим языком, осваивать ремесло побирушки — Иллер не собирался тем более. Есть на свете и другие ремесла. И будь ты хоть бывший дворянин, хоть бывший королевич — но когда на руках у тебя отец с матерью и жена с новорожденной дочерью, горделиво голодать совесть не позволит.
Иллер не мог податься в наемники, не мог сделаться учителем фехтования. Он не мог наняться даже слугой — потому что не владел ни одним из тех умений, которые слуге просто необходимы. Кто же мог знать заранее, что они понадобятся! Это ведь только судьбе одной известно, что за знаки она вырезала на бирке с твоим именем… а знать бы загодя, ничего бы не пожалел, чтоб своей рукой их исправить… вот этой самой рукой, которая так ловко в детстве вырезала из дерева затейливые фигурки…
Этой самой рукой Иллер себе новую судьбу и вырезал — а что не по бирке именной, а по пуговицам деревянным да костяным резьба пришлась… так ведь кто их знает, бирки с участью, на что они похожи.
Не золото с камнями драгоценными — дерево и кость, а все-таки пуговицы затейливые — товар хоть и не самый дорогой, но и не дешевый. Какая сельская красотка не захочет к празднику нарядное платье обновить таким украшением? Хватит и на еду, хватит и жене на шелк-бисер, чтобы новые пуговицы с хитрым узором сделать. Если в две пары рук работать, хватит и на право сдать экзамен в гильдию — а если вы вдвоем мастера гильдейские, а товар в городе сбываете, то цена ему уже другая. Можно и угол свой снять, а там, глядишь, и мастерскую открыть с вывеской. Орситы никогда не сдавались в бою, всегда сражались до последнего — и Иллер не стал сдаваться нищете.
Достаток пуговицы подарили хоть и скромный, но надежный. Мастерская Иллера пользовалась доброй славой. Все городские модницы наперебой старались заказать что-нибудь с выдумкой да попригляднее — ведь кому и понимать в изяществе, как не дворянину, пусть и бывшему!
Работали новоявленные пуговичники, не разгибая спины.
«Работаем, Кэри, работаем!»
К девяти годам Кэри шила шелком и бисером не хуже матери, к двенадцати освоила резьбу не хуже отца.