А сколько было порублено да пожжено икон? Выдирались они из окладов, как и книги бесценные, да летели в огонь. Пал Город Великий. В одно только место не ступила еще нога нечестивых — в Святую Софию. Затворились в Храме люди, заперли тяжелые двери, железом окованные, и стояли как будто в забытьи, ничего не видя по сторонам, внимая лишь словам литургии:
Подвига почесть от Создателя приял ecu, мучениче доблественне, Палеологов светоче, Константине, Византия царю крайний, темже, Господу ныне спребывая, моли Его, мир даровати всем и враги покорити под нозе людей православных.
Нараспев читал молитву митрополит Геннадий, прислуживал ему инок Димитрий. Сильно билось его сердце, ибо чуял он, что вышли все сроки и скоро потребно будет служение его. Страшный стук прервал песнь херувимскую. Будто требовал он, дабы отворили двери Храма. Собрался было Геннадий сказать служкам, чтобы подняли они засовы, но молвил инок Димитрий:
— Не нужно отворять, святой отец. Нам ли самим впускать нечестивых в Храм?
Махнул рукой митрополит, остановил служек и вновь приступил к молитве. Но недолго было ему читать ее. Во второй раз страшный стук прервал песнь херувимскую. Умолк митрополит, задумался. Но сказал ему инок Димитрий:
— Не нужно отворять двери, святой отец. Пусть нечестивые сами войдут в Храм.
Снова поднял руку митрополит, запрещая служкам поднимать засовы. И вновь приступил к своей молитве, но тут уже в третий раз страшный стук прервал песнь. И сказал инок Димитрий митрополиту:
— Не нужно отворять двери, святой отец.
— Разве не сломают они их все равно?
— Но зато не сами мы впустим к себе Тьму. Тем и спасемся.
Собрался было ответить митрополит, но стук повторился — и уже не стук это был, а грохот топоров да таранов, коими ломали двери. И застыла кровь в жилах у всех, кто был в Храме. Отдавался стук в тишине, как будто был это звук шагов самого Сатаны. Страх сковал всех. Один только хромой инок не убоялся, ибо знал, что видимое не есть сущее. Стоял он тихонько в алтаре, держась рукою за грудь, на которой под фелонью была спрятана главная святыня Великого Города, а может — не только его одного. И почудилось ему, что прямо в сей миг мог бы он, слабый и хромой, безоружный, в одиночку выйти против силы темной, что рвалась нынче в Храм. Выйти — и одолеть ее. Одно лишь удерживало его — данное Ей слово. Да и не пришло еще время. Побеждать Тьму надобно, когда возьмет она власть надо всем живущим, растечется по городам и народам, заползет в каждую открытую ей душу, набухнет и разжиреет, решив, что весь мир уже подвластен ее тлену и ничто уже не помешает ей пожрать его.
— Готов ли ты, брат Димитрий?
— Готов, сестра София!
Со страшным скрежетом рухнули тяжелые, железом окованные двери, ворвалась Тьма в Храм Божественной Премудрости. Задул ветер пламя свечей, и погрузился Храм во тьму кромешную — только в алтаре ясно горели светильни. И кинулись турки на свет, рубя всех на пути, как будто знали доподлинно, что нужно им здесь искать. Вот схватили они митрополита Геннадия, сорвали с него клобук и величественные одежды митрополичьи да бросили старца оземь. И других иноков валили турки, а простых людей убивали на месте, одних только молодых женщин хватали и вязали, как овец, отшвыривая прочь детей их. Страшными воплями наполнились своды, и эхо, привыкшее к песнопениям благозвучным, многократно отразило их. Те, кто слышал этот вопль, никогда, до самой смерти, не забыли его.
Отступил инок Димитрий назад, ближе к стене мозаичной, на которой в окружении архангелов император Константин, основатель Города, с семейством своим и матерью, императрицей Еленой, приносил дары святые.
Не сразу заметили турки в суматохе инока. А когда заметили, то встали вдруг как вкопанные и обратили лица (ежели можно было назвать так страшные их морды) ко входу во Храм. Там, освещенный светом факелов, восседал султан Мехмед на огромном коне. И заорали янычары, приветствуя своего Господина, потрясая при этом ятаганами окровавленными. Забыли они на миг о враге своем, что затаился и ждал.
Всего миг оставался у инока — а он и не ведал до сих пор, как ому исполнить обещанное. Поднял он глаза к сотрясающемуся от криков куполу и вдруг почуял запах роз. Не сразу понял инок, к чему это, покуда не упал ему прямо на лицо сухой лепесток, потом еще один, и еще, и еще… Кроваво-алые и девственно-белые, чуть тронутые розоватой дымкой и багрово-пурпурные лепестки сыпались откуда-то сверху. Только были они бледными и сухими, адамантовые капли росы на них давно уже высохли. Наслаждался инок их ароматом, пусть это и был аромат уже умерших цветов. Узнал его Димитрий, ибо не было в Храме иных роз, кроме тех, что рвал он поутру в мирно спящей еще Влахерне целую вечность тому назад. И понял он, что знак свыше ему подан. Не ведали ничего турки ни о розах влахернских, ни о бледных лепестках, рассыпанных по полу, ни о промысле высшем. Видели они только внешнее, но не прозревали внутреннего.
Пали лепестки на мрамор.
Шагнул инок за ними следом.
Заметили его турки.
Пали лепестки на мрамор.
Шагнул инок за ними следом.
Кинулись турки к иноку, будто знали, что прятал он.
Пали лепестки на мрамор.
Шагнул инок за ними следом и уперся в стену.
Некуда было дальше идти ему.
Пали лепестки на мрамор.
Протянули турки к иноку руки.
Не спастись от них, не спрятаться.
Но разверзлась вдруг стена и поглотила инока.
Застыли турки в оцепенении.
Не могли они сделать ни шагу дальше.
Пали лепестки на мрамор…
Но не привыкли нечестивые упускать добычу. Рванулись они вперед, топча лепестки, но наскочили на стену и далее уже не смогли пройти. Сомкнулась стена — ни трещинки не осталось на ней, как будто и не открывалась вовсе. Остались турки ни с чем. Видели они только внешнее, но не прозревали внутреннего. Клацали они зубами, рубили стену ятаганами, стучали по ней копьями, колупали мозаику — но была не по зубам им стена Храма. Затупились ятаганы, сломались копья. Сокрыта была святыня от них на веки вечные, до тех пор, пока не придет время извлечь ее на свет божий да погрузить в волны Золотого Рога.
Она была покойна. Выбор Ее был верен. Время вышло, и запела Она свою прощальную песню.
Радуйтесь, избавленные от бед, возносите победные и благодарственные песни! Держава ваша необорима, от всяких напастей свободна она.
Вспыхнул ярко свет под куполом, разгорелся так, будто само солнце спустилось в Храм посреди ночи.
Радуйтесь, радостью всех озаряя! Искупили вы проклятие Града Великого. Падший будет восстановлен на высоте, недостижимой для мыслей человеческих.
Столп яростного света пронзил Храм до самых небес. И увидели в нем люди будто бы женщину со светящимися крылами за спиной и царским венцом на челе, всю преисполненную светом, что протягивала к ним руки, приглашая последовать за собой.
Радуйтесь, ибо звезда, предваряющая Солнце, уже взошла на небо. Близко уже новое воплощение, чрез которое обновляется жизнь.
Узрели столп сияющий жители Города и возрадовались, Узрели его латиняне — и опечалились, узрели турки — и страх объял их.