Он уже пару дней как начал вставать с лежанки. Раны затягивались, но слабость все еще одолевала. Прошаркав несколько шагов, Рычащий покрывался потом, голова кружилась, и приходилось делать передышку. Будь у него лунный камень, выздоровление бы пошло быстрее, но что толку теперь горевать…
Отец Кристоф бывал дома лишь вечерами. Рычащий никогда бы не подумал, что у священника столько забот. Кюре то правил службу в старой деревянной церквушке на пригорке (луньер видел ее из окна), то разбирал всяческие споры между селянами, то навещал недужных. Так что Рычащий почти все время проводил вдвоем со щенком, что, по правде, его ничуть не расстраивало.
Вот и сейчас отец Кристоф собирал в дорожную сумку какие-то узелки с травами, томик Святой Скрижали и прочие священнические побрякушки. Прислушавшись к разговору Рычащего и щенка, он заметил:
— Вообще-то матушка Клеранс просила тебя сделать ей новую скалку.
— Угу, — ответил Реми. — Просила, и сделаю. Только она ее все равно о своего муженька обломает!
— Ну-ну, мастер, — произнес отец Кристоф. — Вы, сударь, кажется, начинаете зазнаваться. То полено не такое, то заказчик не по нраву… Я на хутор Бринньи. Вернусь, скорее всего, завтра поутру.
— А что, старик Никола совсем разболелся? — удивился «мастер». — Между прочим, его невестка могла бы и подводу прислать за вами. Отец Кристоф, вы что?! Там же дождь проливной!
Словно в подтверждение его слов, по ставням забарабанило чаше.
— Нет у Бринньи лошади, — бросил кюре, накидывая на плечи плащ. — За долги отобрали. Подай «дубового друга».
Реми вскочил со скамьи, торопливо подал кюре костыль. Отец Кристоф вскинул на плечо сумку, надвинул на глаза капюшон.
— Сменишь Жаку повязку, приготовишь ужин. Где настои, если что, знаешь. До завтра, дети мои.
Он сделал благословляющий жест, отворил дверь и исчез в пелене дождя. Реми постоял на пороге, провожая его взглядом. Потянуло промозглой сыростью, пламя в печи заметалось.
— Беда мне с ним, — грустно сказал Реми, прикрыв дверь и вернувшись к огню. — Круглый год шатается по окрестностям. Приход большой, хорошо, если повозку присылают. А то идет пешком. С костылем! А места дикие. То разбойники, то звери…. Куда вот поперся? Дождь же. Простынет, заболеет…
Мальчик тяжко, совсем по-взрослому, вздохнул, сгорбился.
— А раньше ты где жил? — тихо спросил Рычащий, чтобы как-то отвлечь щенка.
— У тетки, — хмуро ответил Реми. — Я ж сирота. Мать от оспы умерла, а отец… Он охотился, как ты. Под Новозимье пропал. Схватился в лесу с луньером и, израненный, замерз. Я совсем малой был.
Он взял в руки чурку и принялся бездумно кромсать ее ножом. Рычащий молчал.
— Тетка меня лупила почем зря. И муж ее. Напьется браги в кабаке, возьмет в руки дрын и давай меня по спине… Ну, я и сбежал.
— Куда сбежал? — Рычащий смотрел, как разлетаются из-под лезвия щепки.
— А никуда, просто чтобы не нашли. Шатался вокруг деревни. Ну, отец Кристоф меня и поймал. Так и живу уже три года.
«Неужели родичи его бросили, — подумал Рычащий. — Хотя какие это родичи, если с дрыном на щенка».
— Тетка с мужем сразу заявились, но отец Кристоф что-то такое сказал, что они смотались, как ошпаренные. Теперь, когда меня видят, нос в сторону воротят.
Теперь, когда меня видят, нос в сторону воротят. Ну и пусть!
Реми воткнул нож в сиденье скамьи. Озабоченно прислушался к шуму дождя.
— Вроде потише стало. Дорога там каменистая, плотная, как раз где мы тебя нашли. Только бы ручей берег не размыл.
В печи треснуло, рассыпаясь на угли, полено.
— А твой отец, он каким ремеслом кормится? — спросил внезапно Реми.
— Мой… — проговорил Рычащий, и ледяная игла кольнула сердце.
Отец погиб. Сорвался с обледенелого уступа и разбился насмерть, когда уводил клан из сожженной деревни в тайные укрытия на вершине отрога. Уводил от распаленной злобой людской погони после того, как спятивший от собственной святости ханжа, епископ Григорий из Ренна, вряд ли видавший в жизни хоть одного луньера, объявил священную войну «горной нечисти». Тогда-то и явились в леса венаторы, отборная гвардия епископа.
Рычащий стал вождем. До той поры, конечно, пока кто-то не решит, что более достоин первенства, и не вызовет его на поединок. Так бы оно в конце концов и случилось, но погоня была близко, и свары из-за власти на время забылись. «Как они там? — в который раз за эти дни подумал Рычащий. — Успели ли приготовиться к зиме? Житье в пещере на горе несладкое: спасти из пламени не удалось почти ничего, да и живности там водится мало, потому и приходилось, несмотря на опасность, спускаться в предгорья. И какая нелегкая занесла его так далеко? Мать, поди, все глаза выплакала. Но искать его не будут, как и любого другого, — так решили на совете клана: нельзя рисковать многими ради одного…»
— Эй, — окликнул его Реми. — Жак, ты чего?
Наверное, он молчал долго. Рычащий закусил губу.
— Ничего, — слабо улыбнувшись, сказал он. — Мой отец тоже был охотником. И тоже… умер.
— Вот оно что. — Реми поморгал, словно соринка попала в глаз. — Видать, мы с тобой братья по несчастью.
«Да уж, — подумал Рычащий, — хороши братья». Они помолчали. Потом Реми проворчал:
— И вправду, что ли, скалку сделать? — и снова взялся за ножик.
Рычащий следил за его руками и думал. Про то, что надо уходить. Про то, что дорога в горы долгая и трудная. Про засады, капканы, самострелы, заряженные тяжелыми болтами, и длинные клыки волкодавов. И про то, что не сможет пройти и четверти мили по бездорожью и грязи. Про отца Кристофа с его «дубовым другом». Про многое.
— Жак, — Реми явно наскучила тишина, — знаешь охотничье поверье?
— Какое? — осторожно спросил Рычащий. — Их много разных.
— Ну, то, что надо взять в лес амулет на друга или на врага. И если на друга, то он поможет в трудную минуту, а если на врага, тот обойдет стороной. Ты бы какой взял?
— На врага, — ответил Рычащий. — А почему ты спросил?
— Да так, — смутился Реми, почесав подбородок рукояткой ножа. — Ну, врага так врага.
Тянулись дни. На смену дождям пришли заморозки, и неяркое предзимнее солнце уже не могло согреть стынущую землю. Ночи стояли ясные, холодные, вода в бочке на крыльце к утру покрывалась прозрачным ледком.
Рычащий по-прежнему жил в доме священника. Силы возвращались к нему, а вместе с ними росла и неясная тревога. Не то ощущение опасности, которое криком кричало в его крови первые дни пребывания у отца Кристофа. Нет, это было что-то другое.
Когда эта тревога появилась впервые? Наверное, в то серое утро, когда кюре вернулся с хутора Бринньи.