Обещаю, что лично расследую ваше заявление со всем тщанием.
* * *
— Что скажешь, Иана?
— А что мне сказать-то, Роннен? — Магичка поежилась, тоскливо покосилась на бутыль с пивом. Похоже, выпивка откладывалась: для чароплетства нужна трезвая голова. Неплохо бы и попоститься немного… — Если и есть способ отделить краску от краски, то я его не знаю. Сорок оттенков, говоришь? Ну, можно гонца послать в Академию, запрос сделать…
— Некогда. Пару дней старик Шиммель язык за зубами подержит, а затем разойдется — не унять. Мне здесь только самосуда не хватало. И так на стражу уже косятся — дескать, не уберегли, куда смотрят… Мне нужно точно знать, виновен этот малый или нет.
Иана лишь головой покачала. Таков уж он, Роннен Крим: виновного в пыль сотрет, невиновного не тронет, хоть всем городом требуй. За то и любим.
— Кто он хоть, обляпанный этот?
— Младший писарь при бургомистерской канцелярии. Хвастан Киворов, двадцать лет парню, обручен с Маланкой Долговой, священнической дочкой. Ничего особенного, даже в запой не уходил ни разу.
— Серый, скучный человек, — хмыкнула магичка. — От таких всего можно ждать…
Помолчали. Затем Иана неуверенно тронула Роннена за рукав:
— Есть идея… Но учти: если он искренне считает себя невиновным — может не сработать.
— Даже если он убийца?
— Даже если так.
* * *
Идти потемну домой не хотелось. Но господин начальник стражи свалил на бургомистерскую канцелярию столько срочной работы, что выбирать не пришлось. И каракули эти разбери, и красиво перепиши, и господину бургомистру завтра к утру предъяви. А кому отдуваться? Верно, младшим писарям! Старшие-то еще к вечерней молитве засобирались. Эх, боги, за что караете?
Хвастан знал за что. Но знание это от себя гнал. Уходи, беда-горе, за три моря, на четыре ветра развейся пеплом… Он, Хвастан, самый умный. Еще в детстве видал, как приглашенный губернский некромант поднимает убитого в пьяной драке солдатика. Чтобы тот указал виновного, чтобы огласил, от кого принял смерть.
Дура-Агашка ничего не скажет. Хвастан ударил со спины, а потом еще и голову отсек для верности. Нечего к священникам на исповедь напрашиваться, нечего его, Хвастана, этим пугать!
Страшно было — ужас как страшно! Но девка виновата сама. Вначале на шею вешалась, а потом вдруг заартачилась. Замуж она хочет, ишь ты! Могла бы понять, что ему, почтенному горожанину из хорошего рода Киворов, не пара дочка пьянчуги-лесоруба!
— Ты сама во всем… — булькнул парень внезапно поднявшемуся с земли призраку. И лишь затем начал хватать ртом воздух и громко икать.
Призрак был красив и печален. Казалось, смерть придала Агашке Плесь утонченности. Правой рукой девушка прикрывала живот, в левой же покоилась голова. Распущенные волосы мели дорожную пыль.
— Чем же провинилась я перед тобой, любый? — Из мертвых глаз закапали слезы, серебряной дымкой развеиваясь в стылом ночном воздухе.
— Сама… ты сама! — завизжал младший писарь, отскакивая назад. Увы, там была стена скобяной лавки. Чувствительно приложившись копчиком, Хвастан, казалось, обрел второе дыхание. — Уходи… кыш, кыш, проклятая девка! Убирайся в Черную Даль, тебе там место!
— Ребенка тоже в Черную Даль погонишь, любый? — Призрак побледнел, но и не думал сдаваться. — Душу невинную зачем убил?
— Я тебе деньги совал, дура! Сама не взяла! И только посмей подойти к моей невесте или ее отцу — еще раз убью! Сто раз убью!
— Полагаю, довольно.
— Душу невинную зачем убил?
— Я тебе деньги совал, дура! Сама не взяла! И только посмей подойти к моей невесте или ее отцу — еще раз убью! Сто раз убью!
— Полагаю, довольно. — Холодный голос Роннена Крима казался абсолютно неуместным, однако призрак застыл, словно лишился и тех жалких остатков жизни, что его поддерживали. — Все ли вы слышали, почтеннейшие?
Запинающийся хор голосов, в котором Хвастан узнал и бас бургомистра, и скрипучий тенорок собственного начальника, подтвердил: да, слышали. Все.
Этого не может быть!
— Достаточно ли слов, услышанных вами, дабы обвинить сего юношу?
— О да!
— Вполне…
— Несомненно! — А это голос господина судьи. И он здесь?
— Тогда, я беру этого юношу под стражу. Иана, убирай фантом.
С тихим шелестом призрак развеялся, полыхнув напоследок зелеными искрами. Вперед выступили дюжие стражники. Хвастан затравленно огляделся, дернулся бежать, но вислоусый молодчик заступил ему дорогу, и парень поник.
— Не можешь без выкрутасов. Тут не красота нужна была, а достоверность, — шепнул начальник стражи магичке. Та пожала плечами.
— А это не я, Роннен. Такой Агашку видел убийца. И так он себе представлял мстителя из Дали.
— Почему же убил красавицу?
— Думаю, потому что богатство красивей.
* * *
Шиммель Гернзон видел в этой жизни многое. Даже на войну по молодости сходил. В обозе, правда, но кому, по-вашему, трупы доводится зарывать? Вот то-то же.
Происходящее старому Шиммелю не нравилось. И особенно ему не понравилось, когда судья отстранился от дела, провозгласив: «Пусть убийцу судит народ!»
Народ был хмур, зол и с утра пьян. Фенон Плесь рычал непристойности, и его слушали. Мельник Ивося принес дрын. Идея пришлась по вкусу, и скоро палками, топорами и засапожными ножами похвалялись многие.
Толпа требовала выдать Хвастана. Горячие головы предложили пустить Киворам на двор красного петуха, но на подступах к дому пьяных мужиков встретили стражники и магичка, тут же напустившая на бедолаг заклятье протрезвления. Противопохмельное заклятье Иана то ли забыла наложить, то ли силы не хватило… Пришлось снова идти в кабак.
Старый Шиммель любил свой город. Но сегодня друзья, знакомые и собутыльники представлялись ему уродливым зверем. Зверь хотел крови.
Город хотел растерзать убийцу.
Шиммель Гернзон не вышел бы на улицу — но выволокли, потащили к ратуше, что-то радостно и злобно горланя. Толпа уже знала, кто открыл Роннену Криму имя убийцы. «Герой ты, красильщик! — орал Шиммелю в ухо Ивося. — А ну, еще кого-нибудь выведи на чистую воду! Вот кто у меня прошлого месяца семнадцать медяков стащил? А ну, отвечай! Не покрывай злодеев!» Старый Гернзон отворачивался от бьющего в нос сивушного духа, хмуро молчал. Затем Ивося куда-то исчез: видать, толпа оттерла.
Бургомистр на крыльце ратуши втолковывал что-то трясущимися губами Роннену Криму. «Лучше для всех», — уловил Шиммель. Начальник стражи кривил губы в холодной усмешке. Глаза его были пусты.
Толпа напирала. «Айда в каталажку!» — завопил пьяный Фенон, но осекся, поймав взгляд Крима. Других, правда, это не остановило.
— В ка-та-лаж-ку!
— Айда!
— Смерть изуверу!
— Доколе ж…
— Смерть!
— Смерть!
И тогда бахнула городская пушка.