Где-то в стороне опять прошелестели шаги, но Тучков не обратил на них внимания. Сейчас все, что он мог сделать, — это поспешить к Борисову, дабы перехватить отступающих французов и хоть так реабилитироваться перед Чичаговым. Сокровища Радзивиллов Сергея Алексеевича больше не волновали.
* * *
Лето 1817 года выдалось жарким. В городе Тучкове, который Сергей Алексеевич на собственные средства десять лет тому назад основал недалеко от Измаила, спастись от зноя можно было только в беседке, увитой виноградом и стоящей подле воды.
Опальный генерал так и поступал.
Сергей Алексеевич потер небритый подбородок, снял нагар со свечей и вернулся к письму.
«…посчитал — уж пятый год тянется странное мое состояние. Я все так же числюсь на службе, но содержания и приказов не получаю. Сказать по совести, Господь с ним, с содержанием — свои деревни есть. Куда прискорбнее, что приказов нет. Выходит, не нужен я более государю и Отечеству?
Пусть я провинился (хотя вина и не доказана), ну так пусть бы сослали. Хоть в Оренбург, хоть в Сибирь — только бы к делу приставили! А то невмоготу уже тут сиднем сидеть.
Вот и раны старые стали беспокоить, и сердце шалит — все от того же. Дела, брат, дела хочется! Я тут, в Тучкове, конечно, руковожу, но пустое это, мелкое. Уж и не знаю, чем спасаться. Вирши не идут. Почти закончил писать свой «Словарь военный, содержащий термины инженерные и артиллерийские», но и он застрял у меня, словно обоз в распутицу. Перевожу Горация с Еврипидом, тем и пробавляюсь.
Дал бы Господь сыновей, учил бы их. А так — с местными мальцами штудии наладил.
А еще, скажу по секрету, стал подумывать — может, в Альбион податься? Хоть я русский, но бриттам могу пригодиться для дела. Коль здесь никому не нужен».
Сергей Алексеевич, вздохнул, поставил перо в чернильницу и процедил сквозь зубы:
— Черт бы побрал этих Радзивиллов с их дворцом…
Прикрыв глаза, Тучков откинулся на спинку кресла. Прислушался.
Хоть время близилось к полуночи, городок не молчал. Откуда-то издалека доносилось слаженное девичье пение. Совсем недалеко лепетал ребенок, и в ответ ему смеялся мужчина. Ближе к реке перебрехивались собаки. Оглушительно стрекотали цикады.
Среди ночных звуков Сергей Алексеевич уловил чужое дыхание.
— Надо же, Егорка, как ты подкрался, — похвалил Тучков. — Ужин, что ли, принес? Поставь на стол и ступай. Завтра, как обещал, стрелять пойдем.
Дыхание не исчезало.
Сергей Алексеевич открыл глаза и вздрогнул. На перилах беседки лицом к нему сидел хатник. Тот самый, радзивилловский.
Сергей Алексеевич моргнул. Домовой никуда не исчез. Тучков перекрестился. И перекрестил домового. Тот никак не отреагировал. Только погладил бороду дрожащей рукой.
— Ну, здравствуй, — выдавил наконец Сергей Алексеевич. — Чему обязан?
— Твой звал, — проскрипел домовой.
— Кто мой? — не сразу понял Тучков, потом спохватился. — Домовой? Ты о нем говоришь?
— Жаловался. Говорил, сохнешь. Просил очень.
Только сейчас Тучков заметил, что домовой изменился.
Волосы уже не торчали буйно в разные стороны, а свалялись местами в жидкие сосульки, рыжина поблекла, в желтых глазах появились грязные пятна. Домовой сидел сгорбившись, как старик, потерявший всю семью, до последнего правнука. Сергей Алексеевич видел таких стариков много раз — здесь, у Измаила, в Грузии, в Польше.
Домовой сидел сгорбившись, как старик, потерявший всю семью, до последнего правнука. Сергей Алексеевич видел таких стариков много раз — здесь, у Измаила, в Грузии, в Польше.
— Тебе, я вижу, и самому несладко, — мягко сказал Тучков. — Это из-за Доминика?
Домовой кивнул; голос его звучал так, будто в горле стоял ком:
— Он не вернулся.
Тучков отвел глаза в сторону:
— Почему — знаешь?
— Знаю. Погиб.
Они замолчали. Пенье девушек стихло, мужчина с ребенком молчали, собаки брехали вполсилы. Только цикады продолжали нещадно тарахтеть.
Первым заговорил Тучков:
— Что сокровища? Все стережешь?
— Стерегу, — безрадостно ответил домовой.
Сергей Алексеевич оглядел беднягу, замялся было, но все же спросил:
— Так, может, отдашь? Тебе ответ за них держать уж не перед кем, хозяина у тебя больше нет. С меня же опалу снимут, коль я передам все в казну государю. А тебя… Хочешь, к себе возьму? Построю еще дом, живи себе.
Домовой повернулся боком, пряча глаза, еще больше сгорбился:
— Ты — чужой. Нельзя.
— А кому можно? Дети Доминика в замок до сих пор не вернулись. И вряд ли вернутся. Что будешь делать?
Домовой шмыгнул носом:
— Ждать.
— Долго?
— Всегда.
— Почему? — удивился Тучков. — Хозяин твой сбежал, из-за него прямая линия несвижских Радзивиллов пресеклась, потомки его на чужбине. Сын Доминика к тому же незаконный. Так что заставляет тебя ждать? Почему ты хранишь верность им?
Домовой попытался непослушными пальцами распутать комки волос на животе. Не получалось. Он долго молчал под мерный стрекот цикад, прежде чем сказать:
— Я еще Лидзейке [37] служил. Из первой хаты в валенке выехал. До дворца доехал.
— Лидзейке? — изумился Тучков.
— Да.
— Выходит, — протянул Сергей Алексеевич задумчиво, — больше десяти веков с гаком… И ты готов им служить. Несмотря ни на что. Тебе худо, но других хозяев ты не ищешь. Почему так?
— Доля такая, — пожал домовой плечами. — Доля.
— Доля, — повторил за ним Тучков. — Служить и ждать. Не искать других хозяев. Не ждать признательности.
Домовой молчал, смотрел больными глазами куда-то в сторону и молчал.
— Послушай, ты это… — Сергей Алексеевич примолк, потом хрустнул пальцами, решился: — Ты не держи на меня зла, что просил у тебя сейчас сокровища. Не нужны они мне — не буду я оправдываться так. Служишь — служи. Оба будем служить. Ты как умеешь, я как умею. И вот что… Я теперь знаю, какое главное сокровище потеряли Радзивиллы.
Домовой выпрямился, в глазах мелькнул огонек.
— Возьми, — на широкой мозолистой ладони домового незнамо как возник чубук красного дерева с затейливой резьбой. Тот самый, который Тучков курил во дворце Радзивиллов.
— Почему? — удивился Сергей Алексеевич.
— Ты понимаешь, — сказал домовой. — Ты — понимаешь.
Сергей Алексеевич протянул руку за трубкой, и в тот же миг домовой исчез. Чубук упал на пол беседки, громко стукнувшись о доски.
Тучков вздрогнул и открыл глаза.